Дона Воэн - Все имеет свою цену Страница 18

Он едва справился с жестоким спазмом в желудке, но заставил себя сосредоточить взгляд только на кусочке ткани, мягкой и пушистой голубой ткани, запачканной теперь засохшей кровью, как и найденная прежде пеленка, на которой еще была видна вышивка, сделанная иголкой молоденькой няни Джулии. Он застонал.

— Г-н Хэллоран, — спросил О'Рурк, — это ребенок Вейлов?

— Хэллоран! Скажите же что-нибудь! — потребовал Вейл.

— Да, это он. Маленький Бенджамин. — Хэллоран, едва устояв на ногах, отошел в сторону и его вырвало. Когда рвота прекратилась, один из полицейских помог ему встать на ноги. Хэллоран увидел, как отъезжает машина О'Рурка, в которой сидит хозяин.

Хэллоран сделал неуверенный шаг в том же направлении, но полицейский положил ему руку на плечо.

— Все в порядке, парень. Кто-нибудь из нас отвезет тебя домой.

Полицейский пристально посмотрел вслед удалявшейся машине без опознавательных знаков и сказал:

— Каков, а? Такого ничем не прошибешь. Можно подумать, что это не его ребенок.

Хэллоран в замешательстве уставился на полицейского, обдумывая возможность, которая раньше не приходила ему в голову.

— Нет, — прошептал он.

Полицейский сжал ему плечо.

— Не переживай, мужик. Эй, Монаган, — позвал он своего напарника, — отвези-ка этого парня в ближайшую пивнушку и заставь выпить хорошую порцию виски. А потом доставь домой.

Монаган сразу же подошел и взял Хэллорана под локоть.

— Не надо виски, — сказал ему Хэллоран. — Просто отвезите меня домой.

Монаган, молодой парень, посмотрел на Хэллорана с сомнением.

— Вы уверены?

— Домой.

Он примет душ, смоет с себя запах этого страшного места, а потом поедет в больницу. Как там хозяйка, думал он. Бедная, бедная хозяйка.

Придя наконец в сознание, Гизелла обнаружила, что находится в больничной палате. Она понятия не имела, сколько времени пробыла здесь. Лежа на жестком матраце, она следила за лучами восходящего солнца, освещающими шторы на окнах. Потом она услышала мерное постукивание. Это сиделка вязала что-то на спицах, сидя в уголке.

В коридоре, за закрытыми дверьми палаты, послышалось тарахтенье столика на колесах, раздался негромкий стук в дверь. Сиделка отложила вязание и поспешила к двери, бесшумно ступая в обуви на мягкой подошве. Она открыла дверь и что-то сказала женщине, которая привезла поднос с завтраком. Желудок Гизеллы отреагировал на запах пищи болезненным спазмом.

— Какой сегодня день? — спросила она хриплым голосом, который словно заржавел, оттого что им давно не пользовались.

Обе женщины вздрогнули от неожиданности и повернулись к ней.

— Вторник, — ответила сиделка.

— А число?

— Двадцать четвертое февраля.

Следующий вопрос замер у нее на губах, но обе женщины это заметили и отвели глаза, не в силах встретиться с ней взглядом. Она отвернулась к стене.

— Пойди позови врача, — сказала та, которая занималась вязанием. Гизелла услышала, как ноги, обутые в туфли на мягкой подошве, приблизились к ее койке.

— Позвольте, я приведу в порядок ваши волосы, — сказала сиделка.

Выполнив свою обязанность, Клара Пейн снова принялась за вязание. Ее подопечная была вымыта и причесана. Никому бы и в голову не пришло, что она практически находится в бессознательном состоянии, напичканная успокоительными лекарствами.

Врач согласился на это, выполняя пожелание ее мужа, который, надо сказать, щедро оплачивал его услуги. Клара же считала, что лечить таким методом убитую горем мать неправильно. Если бы ей только позволили выплакаться, выкричаться, как это сделала бы любая другая женщина, горюющая о своем погибшем ребенке, то она не лежала бы тут с застывшим отчаянием на лице, как будто ей было бы лучше умереть самой.

Вместе с врачом пришел ее муж. Клара, как и тогда, когда его жену привезли в больницу и она увидела его в первый и единственный раз, подумала, что он странный тип. Красивый, как женщина, но холодный и замкнутый. Возможно, конечно, что на него так своеобразно повлияло горе.

Врач наблюдал с порога палаты, где госпожа Вейл его не видела, как ее муж подошел к койке. Ему не был слышен разговор, который велся шепотом, зато Клара слышала все. Она хотела уйти, чтобы супруги могли побыть наедине, но побоялась, что это лишь отвлечет их как раз в тот момент, когда им больше всего нужно было сосредоточить внимание друг на друге, а потому она осталась на своем месте.

Чарльз Вейл уселся на краешек больничной койки.

— Привет, Гизелла.

— Кто это сделал? — прошептала госпожа Вейл. — Кто им сказал?

— Это сделал я, — ответил Чарльз Вейл.

Клара Пейл насторожилась, не довязав петлю. Она взглянула на врача, но тот не расслышал, что сказал муж.

Госпожа Вейл, крепко ухватившись за руку мужа, приподняла голову с подушки.

— Но зачем? Зачем?

Клара, которую тронула боль, звучавшая в голосе матери, пошевелилась на своем стуле. Чарльз Вейл посмотрел в ее сторону, и от его взгляда она замерла.

Он наклонился к жене, прижав ее к подушке, и прошептал так тихо, что это услышала только пациентка.

— Нет! — воскликнула Гизелла Вейл, — нет!

Она порывалась встать, муж удерживал ее, и врач со шприцом наготове бросился к ним.

— Сестра! Помоги мне.

Клара бросила спицы и схватила руку матери. Горе придало Гизелле Вейл почти сверхчеловеческую силу. Сиделке, у которой мелькнула мысль, что в результате этой борьбы на теле пациентки, пожалуй, останутся синяки, удалось все-таки удержать в одном положении ее худенькую руку, пока врач вводил в нее иглу шприца. Несколько мгновений спустя госпожа Вейл обмякла и перестала сопротивляться.

Клара отпустила ее руку. Чарльз Вейл смотрел на распростертое тело жены с самым безучастным выражением лица, какое сиделке когда-либо приходилось видеть.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Хэллоран остановился, узнав человека в костюме, стоящего в коридоре перед входом в квартиру брата.

— Вижу, вы пришли навестить свое семейство, — сказал сотрудник ФБР.

— Вы опять их донимаете?

— Мы беседуем с семьями всего персонала Вейлов.

— Ни один человек из тех, кто работает у хозяйки, не причинил бы вреда малышу. — Хэллоран, смутившись оттого, что у него на глаза навернулись слезы, отвернулся к стене. И все же не смог сдержать их. «Не сметь!» — приказал он себе, стукнув кулаком по дереву, и почувствовал, как боль пронзила руку до локтя. Он поднес руку ко рту, пососал разбитые костяшки пальцев. Нет худа без добра: по крайней мере острая боль остановила слезы, и он мог снова смотреть в лицо сотруднику ФБР.