Майкл Корда - Идеальная пара Страница 18

– Не стоит спешить, дорогая, – быстро сказал он и заметил, что доктор Фогель одобрительно закивал как суфлер из своей будки. – Я получил несколько предложений, но это все весьма посредственные роли, к сожалению. Последняя из них – роль надменного английского лорда, у которого молодая, красивая жена. Они попадают в руки Эрола Флинна в роли пирата, и он влюбляется в мою жену. Меня убивают на дуэли, а красавица, естественно, достается Эролу. Я сейчас обдумываю это предложение.

– Надеюсь, ты шутишь.

– Нет, вполне серьезно. Это самое лучшее, что Аарон мог для меня найти, так что можешь себе представить, каковы остальные предложения. У меня будет несколько неплохих сцен, где я буду изображать высокомерного аристократа, а ты же знаешь, что мне всегда удаются роли щеголей.

Он вынул воображаемую табакерку из рукава, взял щепотку табака, изобразил, что подносит к глазам монокль, и окинул доктора Фогеля презрительным взглядом. Фелисия зааплодировала.

– Эрол будет, конечно, бегать голым по пояс, и ему достанется весь хороший текст, – сказал Вейн. – Однако нищие не могут быть слишком разборчивыми.

– Но мы же не нищие, дорогой?

– Почти нищие. После того… что случилось в Сан-Франциско, Марти Куик упорхнул той же ночью – улетел в Нью-Йорк ставить свое очередное шоу с титьками и задницами, излечившись на время от своей фатальной страсти к классическому театру – оставив нас, любовь моя, по уши в долгах. Нет, моя дорогая, деньги нам очень нужны, и если я должен сыграть плохого парня в пиратской мелодраме, так тому и быть.

– Бедный мой Робби. – Она похлопала его по руке. – А как твоя нога? Что там было?

– Ничего страшного. Растяжение. Я уже почти не хромаю. Слава Богу, что это был не перелом.

Она опять похлопала его по руке.

– Я так и не знаю, что на меня тогда нашло. Это выражение на твоем лице! А потом, когда ты сорвался и упал – я подумала, мой Бог, Робби не может упасть…

Он поднял бровь.

– Я не упал.

– Ну, конечно, упал.

– Лисия, разве ты не поняла? Я разжал руки! Это был единственный способ заставить их опустить этот чертов занавес. Я подумал, что ситуацию уже ничем не поправишь, остается только устроить несчастный случай. Поэтому я разжал руки и полетел вниз.

Фелисия сняла шляпу, наклонилась и, обняв Вейна, поцеловала его.

– Милый Робби! А я думала, что ты так рассердился на меня, что потерял равновесие.

– Ну я действительно сердился на тебя, Лисия. Если хочешь знать, был просто вне себя от гнева.

Она теснее прижалась к нему, не обращая внимания на доктора Фогеля, будто тот был частью декорации. Вейн почувствовал смущение. Юбка у Фелисии задралась, обнажив верх одного чулка вместе с резинкой и несколько дюймов бледной кожи. Фогель – врач, говорил себе Вейн, человеческое тело – его профессия. Он осматривал Фелисию, когда она только прибыла в клинику, прикладывал стетоскоп к ее голой груди. Вид небольшого участка открытого бедра Фелисии это мелочь по сравнению с тем, что Фогель уже видел. Все же Вейну было неловко, как будто он участвовал в низкопробном порнографическом спектакле, где доктор Фогель со своей дурацкой трубкой выступал в роли зрителя.

Вейн попытался немного отстраниться, но он уже был прижат к краю дивана, а Фелисия дюйм за дюймом все придвигалась к нему, пока ее рука не легла ему на талию. Он почувствовал, как ее пальцы щекочут его бок, играя с пуговицами на его подтяжках – «помочах», как их называют американцы.

– Ты мог разбиться, мой бедный Робби, – прошептала она низким грудным голосом.

– В тот момент я об этом не думал, – сказал он. Он предполагал лишь изобразить несчастный случай и притвориться, что ушибся, и был удивлен, когда приземлился так неудачно, что по-настоящему вскрикнул от боли. Театр был чем-то сродни войне – он требовал мужества, ловкости, дисциплины, а иногда и отчаянных поступков, риска. Одного взгляда в лицо Фелисии тогда было достаточно, чтобы он понял, что игра окончена и единственный способ спасти ее репутацию – их репутацию – инсценировать несчастный случай.

– Это был такой мужественный поступок. И ты совершил его ради меня! – Она поцеловала его в щеку. – Я люблю тебя, Робби, милый. Ты ведь знаешь об этом, правда?

– Знаю.

– Я вела себя как эгоистичная дура, верно? Нет-нет, это правда, не возражай.

Он пожал плечами, но на самом деле он и не собирался возражать. За последние несколько месяцев Фелисия действительно превратила его жизнь в кошмар своим плохим настроением, ссорами, непрофессиональным поведением на сцене, отказом принимать в расчет напряжение, в котором он находился. Вейн непосредственно взял на себя всю ответственность за постановку: за участвовавших в ней актеров, небольшую армию работников сцены и техников, три контейнера с декорациями и костюмами. Они кочевали из города в город по Соединенным Штатам, получая в награду лишь полупустые залы и обидные отзывы в прессе, постепенно проедая все свои сбережения.

– Это провал, признайся, приятель, – с клинической точностью поставил диагноз Марти Куик в Чикаго, в самом начале их турне. Он посоветовал отменить гастроли, но Вейн упрямо возражал и, как оказалось, напрасно. Проработав всю ночь, он сократил пьесу, завершив ее словами умирающей Джульетты, как это часто делали постановщики викторианской эпохи – выбросив почти две сотни строк и моральный урок, который, по замыслу Шекспира, должны были извлечь и зрители – и согласился с предложением Куика одеть Фелисию в неприлично прозрачную ночную рубашку в сцене в спальне, где она прощается с Ромео.

Но это не помогло. Публика по-прежнему смеялась в неподходящие моменты, невнимательно слушала длинные монологи и рано покидала зал, чтобы успеть на поезд или автобус. Не хватало какой-то искры или, возможно, идея самоубийства во имя любви казалась людям абсурдной, когда в мире шла война.

– Дерьмо, – заявил Марти Куик, очевидно, не знавший сюжет пьесы, на генеральной репетиции. – Ромео – придурок, заколовший себя из-за девчонки! Было бы из-за чего. Нашел бы себе другую: они все устроены одинаково.

– Ты прощаешь меня? – заглядывая ему в глаза, спросила наконец Фелисия. Она взяла его руку в свои и всем своим видом изображала ласковую кошечку. Вейн почувствовал, что скользит по привычной наклонной плоскости. И хотя он любил ее, он не простил – не мог простить ее, – но в присутствии доктора Фогеля в этом нельзя было признаться.

В прежние времена их ссоры заканчивались необузданными приступами страстного секса, после чего наступало примирение. Теперь ссоры приводили просто к взаимному опустошению, падению без взлета.

– Ничего страшного, дорогая, – успокаивающим тоном сказал он, чувствуя, как ее рука все крепче сжимает его руку, так что ногти впиваются ему в кожу. Это было не самое великодушное прощение, но другого он предложить не мог.