Дорогая Эмили (ЛП) - Стилс Труди Страница 19

Его глаза перемещаются к шраму на моей щеке. Он застывает и отводит взгляд. Я вижу, как его челюсть сжимается, и на лице ходят желваки.

Молчу в течение нескольких минут, а потом иду в его сторону.

— Алекс, не знаю, почему ты здесь или почему пригласил меня прошлой ночью, но я не в состоянии двигаться дальше во всем этом. Чем бы это ни было, — я показываю рукой между нами.

Смотрю прямо в его глаза, чтобы он понял, что я серьезна. Не могу сделать это.

— Не знаю, что ты ищешь, Табби. Я лишь надеялся выпить кофе с тобой, — он ухмыляется, когда садится на кожаный диван и кладет ногу на ногу, — мне нужен друг прямо сейчас, и у меня такое чувство, что и тебе тоже.

Вау. Он прав. Я не думала, что мне когда-либо был нужен друг больше, чем сейчас. У меня никого нет. Я одна. Одна в настоящем и одна со своим прошлым. Наедине с моими демонами.

Опускаю глаза и смотрю в пол. Мои щеки начинают гореть, и я хмурюсь. На самом деле я хочу быть больше, чем просто друзьями, но не справлюсь с этим. И не могу доверять другому человеку так легко. Тони сломал меня. Моя боль слишком свежа. Никому не могу доверять. Но могу ли я довериться Алексу?

— Хорошо, — говорю я мягко. — Друзья.

Я хочу добавить «пока», чтобы оставить дверь приоткрытой для чего-то большего, но не могу.

Он щелкает пальцами, а затем хлопает в ладоши:

— Отлично! Ты, Табита, Табита Флетчер, только что завела себе нового друга, — он улыбается, а мои уши начинает покалывать. Господи! Я опять покраснела. Эта дружба не сработает.

Он вскакивает, и я слегка вздрагиваю. Не могу не реагировать на резкие движения и не уверена, что вообще когда-либо смогу. Он подходит к двери и собирается выйти.

— Подожди, ты куда? — я удивлена, что он уходит.

Алекс высовывается за дверь, хватает с земли картонный держатель с двумя большими холодными стаканами кофе, улыбается и подмигивает мне.

— Я рискнул. Подумал, а вдруг ты согласишься на холодный кофе со своим новым другом, — говорит он, указывая большими пальцами на себя и ухмыляясь от уха до уха.

Я растаяла. В моей груди начинает гореть, а сердце сильно колотится. Друзья. Черт.

Он хватает один из ледяных стаканов кофе и протягивает мне. Я беру его, наши пальцы соприкасаются, смешивая конденсат с наших стаканов. Мои пальцы влажные, и он трет большим пальцам костяшки моей руки, когда передает стакан.

Друзья. Друзья такого не делают!

Я быстро отдергиваю свою руку.

— Спасибо, Алекс.

Я смотрю в его глаза. Между нами жар, взгляд его темных глаз становится тягучим и мягким.

Мы смотрим друг на друга, кажется, целую вечность. Наконец, я отвожу взгляд и отступаю, чтобы где-нибудь присесть. И практически падаю в кресло.

— Итак, расскажи мне о своей группе, — говорю я, избегая с ним зрительного контакта.

— Что ты хочешь знать?

— Все, — отвечаю я.

Улыбаюсь ему и беру соломинку в рот. Я кусаю ее, почти сгибая пополам. Есть у меня такая привычка. Я начинаю кусать соломинки сразу, как будто помечаю ее, как свою собственность. Поднимаю на него свой взгляд и жду, что он дальше скажет, продолжая грызть свою соломинку.

— С чего же начать?

Он делает глубокий вдох, а затем отпивает кофе из своего стакана. После некоторой паузы он продолжает:

— Мы с Даксом, нашим барабанщиком, выросли вместе. Практически братья. Его семья забрала меня к себе, когда все пошло наперекосяк. Тристан, наш басист, кузен Дакса. Он был единственным басистом, которого мы знали, поэтому он просто застрял с нами. Алекс посмеивается и качает головой. Здесь явно есть какая-то шутка, которую я не понимаю.

— Так. Еще есть Гаррет. Он играет на гитаре, и он просто Гаррет.

Он улыбается мне.

— Это и есть наша группа «Полный провал». Мы вместе уже почти пять лет. Не всегда ладим, но всегда рядом друг для друга.

— Ну, из того, что я слышала прошлой ночью, вы действительно делаете отличную музыку вместе, — мягко говорю я.

Мне жаль, что я пропустила большую часть их концерта, хочется услышать больше их музыки. От Алекса.

— Итак, Табби, какова твоя история? Откуда ты?

Я молчу несколько минут. Что я могу ему сказать? Что приехала из отделения скорой помощи в университетской больнице Темпл? Что не знаю, кто мои родители? Что я подавленная, жалкая, сломленная и обезумевшая девятнадцатилетняя девушка, у которой нет надежды? Твою мать.

Слегка заикаясь, я говорю:

— Я из Филадельфии. Родилась здесь. Моя мать… она бросила меня в университетской больнице Темпла вскоре после моего рождения. Я думаю, что мой день рождения в Хэллоуин, по крайней мере, это то, что врачи и медсестры оценили, когда приняли меня. И назвали в честь известной телевизионной ведьмы, о которой я ничего не знаю.

Мои глаза увлажняются, слеза угрожает пролиться наружу. Я начинаю быстро мигать.

«Не плачь, черт возьми!»

Алекс молчит, его лицо смягчается. Он просто смотрит на меня. Я начинаю ерзать в кресле.

— Во всяком случае в основном меня воспитывала приемная мать, Трина, пока мне не исполнилось семь лет. Она умерла в результате несчастного случая.

Я останавливаюсь. Это слишком трудно переживать вновь. Моя гребаная трагическая жизнь.

Алекс отставляет свой холодный кофе и сдвигается вперед на своем кресле.

— Мне очень жаль, — единственное, что он говорит.

— В принципе мне нечего рассказывать, Алекс. После смерти Тины я побывала в нескольких приемных семьях, которые меня так и не приняли. Ушла из последней приемной семьи, когда мне было семнадцать, и переехала, ладно, сбежала в Портленд, штат Орегон. Нашла работу, встретила кое-кого, кто не очень хорошо ко мне относился, и вот теперь я здесь. Конец истории.

Я останавливаюсь и отвожу взгляд. Потому что рассказала слишком много. Я не могу говорить о Тони. Или Саре. Просто не могу.

Он делает глубокий вдох и смотрит на меня.

— Мне жаль, Табби. Мне так чертовски жаль. Это тот кое-кто, кто оставил тебе этот шрам? — спрашивает он тихо, и его взгляд останавливается на моей щеке.

— Да.

Слишком тяжело признать, что я позволила сделать такое с собой. Пометить меня. Осквернить меня. Тони изуродовал меня. Снаружи и внутри.

Алекс смотрит на меня, и я чувствую тепло его взгляда. Мне непросто делиться такими интимными деталями моей жизни, но его глаза успокаивают меня.

— У меня тоже были не самые лучшие в мире родители. Моя мать умерла, когда мне было три года, я едва помню ее. Мой отец вырастил меня и сестру в одиночку. Он пытался, но был не в порядке. Моя сестра ушла из дома, как только смогла себе это позволить, а отец, ну, он никогда этого не понимал. И начал вымещать зло на мне.

Алекс резко останавливается, и я уверена, что он не собирается продолжать. Может, у него есть свои шрамы. Отметины. После нескольких минут молчания он продолжает:

— Было не очень хорошо жить с моим папашей, и я тоже свалил оттуда. Семья Дакса приняла меня, когда я больше не мог этого выносить. Они — моя семья, и, кажется, что всегда ею и были. У меня действительно не осталось «кровной» семьи.

Я перевариваю все, чем поделился Алекс. Он совсем не похож на меня. Потому что пережил боль и потерю. Он тоже поврежден.

— Мне очень жаль.

Слезы зарождаются в моих глазах, потому что я действительно чувствую его боль в сердце. Знаю, каково это — не иметь семьи. Не иметь вообще никого. Я просто хочу обернуться вокруг него, чтобы мы могли сказать друг другу, что все будет хорошо.

Чувствовать и знать, что это правда.

Хотелось бы мне почувствовать его тепло и уют. Мне это действительно нужно. Я думала, что буду бояться близости, учитывая, через что прошла, но с Алексом все будет по-другому. Мягко. Нежно.

Не так, как с Тони.

Мы сидим молча некоторое время, по очереди потягивая наш холодный кофе.

— Табби, я не могу представить, какую боль ты прячешь, или что ее вызвало. Но могу попытаться понять, если ты захочешь поделиться. Я могу быть здесь ради тебя. Боже, если бы он только знал. Алекс не может быть готов услышать о моей боли. Я поврежденная, разбитая оболочка девушки. Женщины. Я многим пожертвовала, чтобы получить эту свободу. Отказалась от своего ребенка. Своей души. Что он обо мне подумает, если узнает? Он бы подумал, что я трусиха. Я просто не могу так открыться. Думала, что смогу, но нет.