Афанасия Уфимцева - Все еще будет Страница 19

– Мне абсолютно все равно, что Иван Григорьевич планирует и на каком языке он будет беседовать на набережной. Проблема в другом. Я уверена, что он совершенно не обучаем. Прежде всего, возраст. Он уже не мальчик. Начинать учить иностранный язык в его возрасте поздновато: и память не та, и речевой аппарат уже негибкий, закостенелый. Более того, ему по средствам нанять самого лучшего профессионального переводчика, если вдруг возникнет такая необходимость. Но главная, кардинальная проблема заключается в том, что Иван Григорьевич не испытывает ко мне ни малейшего уважения. Как я могу учить его в такой обстановке? Ты сам прекрасно знаешь, что секрет успеха педагога кроется в искреннем уважении и доверии к нему ученика.

Николай Петрович закашлялся, вынудив Маргариту на время приумолкнуть. Медленно, с чувством высморкался. Затем еще немного подержал эффектную паузу, упорно глядя в пол, как будто что-то обронил по неосторожности. Но все же при этом иногда косил опытным глазом на непокорную дочь. Убедившись, что она поостыла, успокоилась, старательно растянул губы в улыбке и по-стариковски внушительным тоном (мол, плавали, знаем) начал:

– Ты глубоко заблуждаешься, доченька. Я имею в виду отношение к тебе Ивана Григорьевича. Я, слава Богу, немного разбираюсь в людях. Так вот, он всегда говорит о тебе с подлинным, искренним уважением. Я бы даже сказал, с почтением, пиететом. Более того, он мой друг, и это дорогого стоит. Помню, во время нашей первой встречи у меня было ощущение, будто мы давно и хорошо знакомы. Его лицо, мимика, жестикуляция – все это я уже видел у кого-то, раньше. Если бы я верил в перерождение души, не было бы сомнений, что мы были как-то тесно связаны в прошлой жизни. Может быть, он был моим сыном или братом.

– А почему не дочерью или тетей?

Николай Петрович язвительное замечание Маргариты пропустил мимо ушей и продолжал как ни в чем не бывало:

– Неслучайно про приятелей говорят: масть к масти подбирается. И тому есть свое научное обоснование. Недавно американские ученые из Калифорнийского университета в Сан-Диего под руководством Джеймса Фаулера проводили генетическое исследование людей, поддерживающих теплые, дружеские отношения. И что же ты думаешь? Нашли у них идентичные гены. По всему выходит: дружба между людьми запрограммирована на генетическом уровне. И если бы кто-то вздумал задаться целью и изучить наши с Иваном Григорьевичем Иноземцевым гены, то, без сомнения, нашли бы много общего. Одним словом, доченька, не сомневайся: он мой друг и искренне, неподдельно, я бы даже сказал – от всей души, уважает тебя.

– Уважает он меня или нет – мой ответ неизменен. Я не буду давать индивидуальных уроков Иноземцеву.

Николай Петрович сначала покачал головой, как будто не находя правильного слова, а потом, внезапно переменившись в лице, прищурился и процедил:

– Благодарю, не ожидал! Раз так, я тоже пойду на принцип. Видит Бог, я просил тебя по-хорошему, по-родственному, по-отцовски. Но ты сама вынудила меня пойти на исключительные меры. В конце концов, я не только твой отец, но и начальник. Как говорят, чей хлеб-соль ешь, того и песенку поёшь. Мне кажется, что в последнее время ты стала слишком много себе позволять. Служебную дисциплину еще никто не отменял. Издам приказ по школе. Не выполнишь – уволю в двадцать четыре часа. А на закуску – в качестве выходного пособия – получишь у меня еще березовой каши с ременным маслом.

Колючий взгляд, брюзгливо выпяченная нижняя губа и низкий, с подвыванием голос Николая Петровича не оставляли и тени сомнения в его твердом намерении воплотить задуманное.

– Твоя воля, папа, – ответила Маргарита вяло и как будто сонно, но вот глаза ее при этом блестели решительно и даже упрямо. – Только не забудь указать в приказе, за что ты меня увольняешь. И еще. Даже если ты меня уволишь как педагога, я все равно останусь твоей дочерью. А вот с позиции дочери меня уволить уже невозможно. Чтобы нам с тобой окончательно не рассориться, я предлагаю прекратить обсуждение этого вопроса. Ты же видишь, для меня это дело принципа, поэтому никакие уговоры на меня не подействуют.

– Фу ты, пропасть какая! Битый час толкуем, а все попусту! Тебя не уговаривать надо, а пороть как сидорову козу. Я надеялся, что ты будешь меня поддерживать, помогать во всех моих делах. Сколько добра я для тебя сделал – и что получил в благодарность? Если честно, я проклинаю тот день, когда согласился взять тебя на работу.

– А вот в этом я с тобой солидарна, папа. Как говорят американцы, never hire someone you can’t fire[10].

Николай Петрович сразу отвечать не стал. Выдержал долгую и многозначительную паузу. Его невидящий взгляд был устремлен в полуоткрытое окно, за которым уже загустела вечерняя мгла, готовясь уступить место непроглядной и холодной северной ночи. Из окна вдруг потянуло запахом свежего навоза: сельские привычки оказались сильнее запретов Ивана Иноземцева, и кто-то под покровом темноты, не скупясь, обхаживал свой огород. Николай Петрович поднялся – как будто с трудом, взявшись вялой рукой за поясницу. Медленно закрыл окно, а потом заговорил с неожиданной хрипотцой – как человек, еще не оправившийся после тяжелой простуды:

– Я завишу от него, Рита. Завишу со всеми потрохами. Куда подамся, если он прогонит меня? Ты ведь сама знаешь, как он беспощаден, безжалостен. Никому ничего не прощает, бьет наотмашь и наверняка. Характер у него деспотический, гремучий. Ты не представляешь, сколько в нем кровей намешано, – опасливо оглядевшись по сторонам, Николай Петрович вдруг перешел на вкрадчивый шепоток. – Ты думаешь, Иноземцев – его настоящая фамилия? Ан нет! Он такой же Иван Григорьевич, как я Мордахей Пейсахович. Фамилию Иноземцев его предок получил в детском доме. А вот его настоящая родовая фамилия с изюминкой! Он запечатлел ее на мемориальной доске, установленной на северной стене Покровского храма, там, где его предок был расстрелян пьяными матросами. Полюбопытствуй как-нибудь на досуге. Так вот, доченька, он не Иноземцев, а Нортон. Типичный выкрест – хитрый, коварный, умеющий мимикрировать. Сожрет он меня с потрохами, почем зря.

– Папа, ты ведь современный человек! – вспылила Маргарита. – Только что Иван Григорьевич был твоим лучшим другом с идентичными генами. А сейчас, и пяти минут не прошло, как он превратился в «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Откуда такие предрассудки у тебя, человека образованного, профессора? Даже если его предок и был выкрестом, то в этом ничего предосудительного нет. В конце концов, первыми выкрестами были апостолы. И еще. Если его предок был Нортоном, то это весьма распространенная английская фамилия. Я даже знавала одну старушку с такой фамилией. Вполне безобидная особа: седенькие кудряшки и белая кофточка в кружавчиках. Сущий божий одуванчик! Кстати, я столько лет провела рядом с англичанами, а они, как видишь, меня не съели. Хотя, собственно, стоило только руку протянуть. Кроме того, ты посмотри на Иноземцева повнимательней. Он настоящий русский медведь – грубый, неотесанный. А тебя, папа, я бы любила ничуть не меньше, даже если бы ты был не Николаем Петровичем, а каким-нибудь Мордахеем Пейсаховичем. Помнишь, как у Шекспира: