Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения Страница 2

— Но мы… мы же вместе всё решили…

— Если ты так для себя всё поняла, это вовсе не означает, что я имел в виду ровно то же самое. Впрочем, теперь это уже неважно. Ни к чему усугублять.

— Дерек.

— Прекрати это, — моё терпение лопается, и глубоко внутри я проклинаю её за повторение моего имени, за то, что она совершила бы всё снова, за нехватку совести или вообще её отсутствие и не в последнюю очередь за то, что её родители произвели на свет девочку, которая спустя много лет встретилась на моём пути, чтобы только показать, что я могу действительно быть счастливым, а не жить сиюминутными радостями, наслаждениями и прихотями, а потом в одночасье всё отнять. — Хватит называть моё имя и на что-то надеяться. Если я был тебе хоть немного небезразличен, ты не станешь меня губить, — на деле я уже в пропасти, и, должно быть, со мной всё совсем плохо, если какая-то часть меня едва дышит и жаждет услышать мольбу, увидеть слезы, обнаружить любую другую реакцию, за которую можно было бы зацепиться и растолковать её, как бессилие, отчаяние и страдание из-за надвигающейся потери, но здесь всё так же, как и с просьбами. Оливия никогда не плачет. И не показывает чувств сверх меры. Только не перед другими людьми. И неважно, насколько они близки. И даже со мной она всегда была частично сдержанной и замкнутой. И потому ждать тут совершенно нечего. И это к лучшему. Порой даже мелочь может разрушить всякую, казалось бы, даже стойкую и непоколебимую решимость. Всего одна влажная капля способна обернуться проверкой на прочность. Но, пожалуйста, не надо.

— Да плевать, — показывая своё, вероятно, истинное лицо, бесчувственное, чёрствое и ледяное, вдруг бросает Оливия, и в ту секунду, когда её рука оставляет размашистую подпись в нужной строке, в моих жилах будто замерзает вся кровь, словно более не разгоняемая, кажется, навеки замершим сердцем, и, отгоняя от себя то, что рано или поздно всё равно придётся принять, из-за следующих слов я становлюсь ещё более разбитым, уязвленным и сломленным, — и мои поздравления. Теперь ты фактически свободен, но давай посмотрим правде в глаза. Со мной всё равно никто не сравнится. Сильнее, чем меня, ты уже никого любить не будешь. Да и вообще любить, — надменно и высокомерно со странно-торжествующей усмешкой произносит Лив, твёрдо убежденная в том, о чём тут рассуждает, и её слова, вероятно, не лишены рационального зёрна, но чёрта с два я когда-либо это признаю и уж точно не доставлю ей удовольствия созерцать, как глубоко и сильно встревожила меня вероятная истина.

— Итак, всё моё больше не твоё, но пятьдесят процентов ты получишь.

— Мне ничего не нужно, — это задевает меня за живое, ощущаясь, как негласное подтверждение того, что и я был лишь промежуточной точкой, а не пунктом назначения, и импульсивно я почти задаюсь вопросом, почему она вдруг так пассивна и вроде как великодушна, когда на вполне законных основаниях могла бы прилично меня обобрать, но этот порыв так и остаётся лишь зародышем.

— Ах, да, я и забыл. Ты ведь хочешь лишь танцевать, а в дальнейшем дорасти и до хореографа. Но будь проклята твоя карьера.

— И тебе того же, милый. Думаю, что встретимся в аду.

— Вот уж точно, — ну, по крайней мере, для меня он начнётся сразу же, едва я выйду за эту злосчастную дверь.

Глава первая

— Да иду я, иду. И кого только принесло в такую рань? — стону я, пытаясь не думать о неприятной и тошнотворной пульсации, возникшей в голове в ответ на канонаду громких стуков в дверь, которые и разбудили меня. Еле-еле поднимаясь с дивана, принявшего моё пьяное, уставшее и обезвоженное сейчас тело где-то в четвёртом часу утра, чуть ли не спотыкаясь об опустевшую стеклянную тару, валяющуюся на паркетном полу, и шатаясь, я направляюсь к входной двери. Пожалуй, это хорошо, что я больше не сплю в спальне на втором этаже. Иначе в своём нынешнем состоянии, спускаясь по лестнице, скорее всего, сломал бы себе шею и так и остался бы лежать неподвижным трупом у подножия гладких и чистых ступеней. Представляю, сколько стервятников с камерами наперевес тут же бы сюда стеклось. Ведь, судя по тому, как все вокруг предрекают крах моей спортивной карьере из-за отсутствия новостей о продлении контракта на второй сезон после всего-то одного года, проведённого в новой команде, им никогда не бывает достаточно. Но кое-кто наверняка радуется и лопается от невообразимого счастья. Кое-кто, кто остался в Нью-Йорке, на прощание пожелав мне провалиться. Справедливости ради стоит сказать, что я недалеко от неё ушёл, но в отличие от меня она никогда не полезет в бутылку, не начнёт спиваться и, как следствие, ни за что не сведёт все собственные же успехи к нулю. Это лишь мой сценарий, и только. — Хватит уже, чёрт побери, колотить мне по мозгам, — наконец распахивая оказавшуюся незапертой дверь до упора, несколькими секундами ранее я повышаю голос на того, кто стоит по ту её сторону и никак не прекращает стучать по дереву, но только он предстаёт моему взору, как меня вроде как пронзает сожаление и стыд по поводу своей эмоциональной вспышки в отношении человека старше меня на целое поколение. — Джейсон? Что ты здесь делаешь?

— То же самое я и у тебя хочу спросить, — просто говорит он, проходя мимо меня внутрь дома и фактически не оставляя мне иного выбора, кроме как закрыть дверь и проследовать вслед за ним в гостиную, где царит ужасный бардак, пыль, не самый приятный запах и уныние, несмотря на то, что домработница приходит пару раз в неделю, но для исправления первого спектра проблем было бы недостаточно и жизни со мной под одной крышей и круглосуточной уборки по горячим следам, ну а последнюю и вовсе никак не решить. — Ты спишь прямо тут?

— Верно замечено. Не думали стать полицейским?

— Выглядит всё так, будто я тебя разбудил, — не обращая внимания на мой вопрос, Джейсон садится прямо поверх скомканного постельного белья и тщательно осматривается вокруг, будто анализ окружающей обстановки поможет ему разобраться во всей ситуации целиком, а не только в состоянии моего жилища и одновременно внутреннего мира, — а сейчас уже первый час дня.

— О, ну тогда можно выпить, — я честно полагал, что сейчас нет ещё и десяти утра, настолько организм совершенно не чувствует себя отдохнувшим, но раз время уже перевалило за полдень, то это всё меняет. Но, если честно, даже будь расклад совершенно иным, мне незачем оставаться трезвым. Я никуда не собираюсь, а всё, что мне может вдруг потребоваться вроде еды или продуктов, всегда можно заказать с доставкой на дом. — Тебе что-нибудь налить?

— Вот для этого точно рано, разве ты так не считаешь?

— Ну, у каждого своё понятие времени, — пройдя к бару и наливая себе щедрую порцию виски, отвечаю я, но в реальности дело тут совсем не в часах и не в минутах. Просто после ночи кутежа и загула алкоголь — это, вероятно, единственное, что сможет помочь мне пережить похмелье, унять физическую боль в висках и, если повезёт, смягчить ещё и душевную травму. Хотя на последнее после месяца применения специфических лекарств я уже особо и не рассчитываю, но, тем не менее, только они и поддерживают меня на относительном плаву. В этом смысле ночь никоим образом от дня не отличается. Кардинальная суть вся та же. Отключиться и забыться. Даже временно это за счастье.

— А как же спортивный режим?

— Да бросьте это, тренер. Как вы прекрасно знаете о том, что я выбыл, так и я отлично понимаю настоящую цель, с какой ты здесь находишься, папа, — формально он мне не отец, но именно им он и является для… для… для Оливии, а ещё до того, как на непродолжительное время стать моим тестем, он был нашим с парнями наставником, но из своего первого клуба, с которым мне случалось неоднократно возглавлять баскетбольное первенство страны, я ушёл неожиданно и внезапно для всех, перебравшись в Нью-Йорк, но не только не достиг там большого успеха и не снискал особой популярности, признания и любви у местных фанатов, но ещё и развёлся в придачу ко всему. — Давайте уже начистоту.