Бунт Хаус - Калли Харт Страница 2

Мое единственное средство спасения исчезает на подъездной дорожке, оставляя меня лицом к лицу с двумя тяжелыми медными молотками, по одному на каждой из двойных дверей передо мной. Молоток слева: гротескная горгулья, сжимающая в опущенном рту патинированное кольцо. Дверной молоток справа почти такой же, за исключением того, что его рот приподнят в злобном, кричащем оскале, от которого у меня мурашки пробегают по коже.

— Жутковато, — бормочу я сама себе, хватаясь за дверной молоток слева.

На печальную горгулью смотреть не очень приятно, но, по крайней мере, она не выглядит так, будто вот-вот спрыгнет со своего основания и сожрет мою гребаную душу. С другой стороны двери раздается оглушительный грохот, когда я стучу молотком по дереву, и я с чувством иронии осознаю, что этот звук похож на стук молотка, решающего судьбу преступника.

— Можешь не стучать. Она открыта.

Твою ж мать.

Я чуть не выпрыгиваю из своей собственной кожи.

Оборачиваюсь на дрожащих ногах и вглядываюсь в темноту, ища владельца голоса, который только что напугал меня до полусмерти. Всего пара секунд, и я нахожу темную фигуру, сидящую справа на краю белого каменного уличного вазона для цветов, благодаря вспышке тлеющего уголька, похожего на огонек сигареты.

— Господи, не знала, что здесь кто-то есть. — Я похлопываю себя ладонью по груди, как будто это действие замедлит мое бешено бьющееся сердце.

— Я так и понял, — громыхает низкий голос.

И это очень глубокий, хриплый голос. Голос человека, выкурившего за свою жизнь больше нескольких пачек сигарет. Такой голос принадлежит угонщику автомобилей или азартному игроку из захолустья.

Вишневый огонёк его сигареты снова вспыхивает, когда он затягивается, на мгновение освещая структуру его лица, и я многое улавливаю в краткой вспышке света.

Его черная рубашка по меньшей мере на пару размеров больше, чем нужно. Он намного моложе, чем я ожидала. Вместо недовольного, пресыщенного профессора в потрепанном молью блейзере с заплатами на локтях, этот парень довольно молод. Судя по всему, моего возраста. Должно быть, он учится здесь, в Вульф-Холле. Его темные волосы спадают на глаза. Брови густые и сведены вместе в крутой хмурый взгляд. С моего места на верхней площадке лестницы я вижу его только в профиль, но у него прямой нос, сильная челюсть, и он держится царственно, лениво, что позволяет мне точно понять, кто он такой, прежде чем я даже узнаю его имя.

Он один из тех детей.

Высокомерных, крутых, с серебряной ложкой наполовину засунутой в их задницу.

Это неотъемлемая часть того, чтобы быть армейским ребенком. Каждый день вы попадаете в одну кучу с привилегированными и испорченными детишками. И вы можете узнать плохие яблоки за гребаную милю.

— Я так понимаю, мне нужно найти кого-нибудь на стойке регистрации? — спрашиваю я.

Лучше всего держаться коротко и мило. Как можно более профессионально.

Парень качает головой, берет с кончика языка кусочек табака и стряхивает его на гравий у своих ног.

— Меня назначили главой Приветственного комитета. Иначе зачем бы я сидел здесь в гребаной темноте?

Дамы и господа, да мы с гонором. Вау!

Скрестив руки на груди, я медленно спускаюсь по ступенькам, оставив сумки у двери. Подойдя к нему, замечаю, что незнакомец по меньшей мере на целый фут выше меня. Даже ссутулившись, сидя задницей на краю вазона-клумбы, вытянув перед собой ноги, он все равно значительно выше меня, а я стою во весь рост.

— Потому что ты куришь как паровоз и не хочешь, чтобы тебя застукали?

Он щелкает сигаретой, холодно ухмыляясь. Все в нем холодно — от ледяного блеска в ярко-зеленых глазах до того, как он откидывает голову, оценивая меня, как горный лев оценивает новорожденного оленя. Очевидно, он возмущен тем, что ему приходится ждать и играть роль дружелюбного хозяина Вульф-Холла, но эй... я не просила его быть моим гидом. Я вообще ни о чем его не просила.

— Просто покажи мне, где моя комната, и я освобожу тебя от твоих обязанностей, — резко говорю я ему.

Он смеется над этим. Это не очень дружелюбный звук. Я думаю, что этот парень смеялся над десятками людей, и каждый из них, вероятно, чувствовал себя так, словно его протыкают штыком.

— Освободишь меня от моих обязанностей? — повторяет он мои слова. — Вольно, солдат. Почему у меня такое чувство, что наши родители были бы лучшими гребаными друзьями?

Эти школы не всегда полны армейских детей. Инвестиционные банкиры, юристы, дипломаты и политики тоже ссылают своих детей в такие места, как Вульф-Холл. Время от времени измученный врач или работник скорой помощи думает, что забота о чужих детях важнее, чем забота о своих собственных. Студенты в этих местах происходят из самых разных слоев общества, но чаще всего их родители — военные.

— Послушай, я только что прилетела многочасовым рейсом, и не из тех, где подают еду или чистят туалеты. Мне нужен душ и кровать. Ты можешь просто сказать мне, куда идти, и мы продолжим это дерьмо позже?

Парень, пыхтя в последний раз, затягивается сигаретой. Когда он щелчком отбрасывает светящийся окурок в кусты роз в десяти футах от меня, я замечаю, что на его ногтях облупился черный лак. Странно. Его рубашка черная, и он определенно кажется чертовски раздраженным, но я не получаю от него эмо-вибрации. Его ботинки из коричневой высококачественной итальянской кожи, а ремень вокруг талии выглядит так, будто стоит больше, чем весь мой наряд.

— Через дверь. По лестнице налево. Четвертый этаж. Комната 416. Удачи с отоплением, — говорит он, поднимаясь на ноги.

Даже не оглянувшись на меня, он уходит, но не возвращается в здание. Парень выходит на подъездную дорожку, засовывает руки в карманы и направляется прочь