Три года - Лили Сен-Жермен Страница 2

Его улыбка исчезает, и он надевает колпачок обратно на иглу, засовывая шприц в карман джинсов. Дорнан болезненно скручивает меня, что я оказываюсь на боку, и прикрывает рот своей большой рукой. Я дергаюсь и кричу, но он легко удерживает меня на месте. Я в панике, когда он протягивает другую руку и зажимает мой нос большим и указательным пальцами.

Я открываю рот в его ладони, отчаянно пытаясь втянуть воздух, но ничего не получается. Прежде чем я успеваю осознать, передо мной появляются размытые серые точки, а затем мир становится черным.

* * *

Темнота и свет. Без сознания и бодрствующая.

Я не могу вспомнить, когда в последний раз нормально засыпала.

Это было рядом с Джейсом в ночь перед нашей ссорой? Накануне вечером я пошла и все испортила?

Нам следовало просто убежать.

Но я не могла. Мстительный огонь, пылающий во мне, не утих — он просто временно заглушен моими муками и отчаянием. План мести был поставлен на паузу болезненным увлечением Дорнана моей кровью и криками.

Самые первобытные желания, самые низменные эмоции все еще связаны с моим желанием увидеть, как Дорнан страдает и умирает. В долгие часы, когда мои ноги сводит судорогой и руки немеют, я фантазирую о том, как это могло бы произойти.

Возможно, он оставит нож. Может быть, я могла бы притвориться, что все еще без сознания, и застать его врасплох. Спрятаться за дверью и броситься на него, когда он войдет, вонзить ногти в его глазные яблоки, пока те не лопнут. Ох, какие жалкие фантазии проплывают у меня в голове.

Но я не могу ничего сделать. Меня всегда привязывают либо к кровати, либо к стулу. Что еще более унизительно, меня всегда держат за запястье, пока я писаю в ведро в углу. Слава богу, он водит меня в туалет раз в день. Но даже там меня приковывают цепью к стене и дают ровно десять минут, прежде чем он возвращается за мной. Так что оттуда тоже не убежать.

Он умен. Знает, что, как бы сильно он мне не причинял боль, я всегда буду пытаться убежать при первой же возможности. Никакого стокгольмского дерьма здесь не произойдет. Я ненавижу его, а он ― меня, и только один из нас выйдет из этой борьбы живым.

Так что, пока не найду какой-то способ перехитрить его, одолеть или просто, черт возьми, пройти мимо него, я в тупике. Почти мертва.

Когда прихожу в себя, я все еще привязана к кровати, лицо опущено вниз в самые пружины. Острая боль в руке дает мне понять, что игла нашла вену. Я стону, когда введенный препарат разжигает огонь внутри меня, распространяясь от локтя до плеча, а затем охватывая все мое тело. Это намного больнее, чем все, что до этого мне вводили, и я паникую, гадая, не решил ли он просто покончить со мной и наконец убить меня.

Он, должно быть, видит панику в моих глазах, потому что смеется.

— Не волнуйся, — практически поет он. — Это не яд. По крайней мере, не тот, о котором ты думаешь.

Мои конечности кажутся тяжелыми, а мозг словно набит бумажными салфетками. В голове все мутное и расплывчатое, и я не могу думать логично. Каждая мысль оторвана от другой.

— Я думала, ты собираешься меня убить, — говорю в замешательстве. Почему я говорю? Я ругаю себя за контакт с ним и прикусываю губу, пытаясь хоть немного растормошить себя.

— Ты боишься? — интересуется Дорнан.

— Да, — отвечаю без колебаний.

И тут меня осеняет. Он дал мне то, благодаря чему сопротивление его вопросам станет почти невозможным. Седативное. «Сыворотка правды».

Это название всплывает где-то в моем мозге, в котором больше нет фильтров.

— Ты чертов трус, — говорю я, замечая, что мои слова слегка невнятны. — Это ты должен быть привязан, как чертово животное.

Он ухмыляется.

— Может быть. Но посмотри, кто сегодня сверху?

Дорнан проводит ладонью вдоль моей руки, и, хотя я едва ее чувствую, его небрежное движение заставляет меня заметно дрожать.

— Тебе нравится, когда я так прикасаюсь к тебе? — тихо спрашивает он, и его хриплый голос сотрясает мою грудь.

Я медленно и сонно моргаю.

— Меня это смущает, — отвечаю я.

Никогда в жизни не чувствовала себя более уязвимой. Ну, может быть, один раз. Но прямо здесь, лишенная всякой способности сопротивляться его вопросам, я чувствую себя тупой, одурманенной и полностью зависимой от его воли.

И очень, очень одинокой.

Я смотрю на него и вижу, насколько ему это нравится — эта абсолютная позиция власти и доминирования. Даже мой разум теперь не в безопасности от него. Все мои тайны, те, что спрятаны глубоко, принадлежат ему.

Эллиот. Джейс. Бабушка. Кайла. О Господи. Никто сейчас не в безопасности. Пожалуйста, блин, пожалуйста, не спрашивай меня о них.

Кажется, он читает мои мысли, или, возможно, просто видит панику на моем лице, накрывшую меня сокрушительными волнами, которые грозят меня утопить.

— Расскажи мне, — говорит он, разговаривая меня. — Тебе нравилось, когда я трахал тебя, Джульетта? Я не говорю о делах шестилетней давности. Я говорю о том, что произошло в клубе всего несколько недель назад.

Он проводит рукой по моей заднице, прикрытой только парой черных трусиков. Просовывает руку под тонкий материал и хватает задницу, крепко сжимая.

— Когда ты отдала мне свое тело, чтобы я мог использовать его так, как мне заблагорассудится? Когда я лизал тебя здесь?

Протягивает руку между моих ног, и прижимает ее к моему чувствительному клитору.

— Да, — тупо отвечаю я, глядя вдаль. Я не могу лгать. Мой мозг мне не позволяет. Но могу сказать правду.

Воспоминания о нашем ужасающем свидании возвращаются ко мне, как приливная волна. Его рот на моем самом чувствительном месте. То, как он наполнил меня, каждая частичка меня была задушена его огромным членом, пока я не утонула в его тьме.

— Спроси меня, какой момент мне понравилось больше всего, — говорю я тихо. Кажется, он удивлен. — Ты все равно меня убьешь, — пожимаю плечами, насколько позволяют мои путы, движение едва уловимое, но он понимает мою мысль. — Разве ты не хочешь знать, чем ты мне понравился больше всего?

Мой голос дрожит, но я говорю быстро. Хочу сказать, прежде чем он ударит меня или задушит до потери сознания.

Он хрипло смеется, восстанавливая самообладание.

— Конечно, — говорит он. — Расскажи