Кевин Милн - Финальный аккорд Страница 2

Читая слова, которые она написала тогда, я вернулся в другое время и место. Другая страна, иностранный язык. Надежда, молитва и гитара. Тогда мы были молоды и наивны. Все казалось возможным. Мы влюбились. Мы вряд ли знали, что такое любовь, но это не имело значения, потому что мы принадлежали друг другу и были счастливы. Мы были нищие, как церковные крысы, но это не имело значения, потому что мы были вместе. Через какое-то время обнаружилось, что не все в жизни идет по плану, но даже тогда это не имело значения. Мы по-прежнему принадлежали друг другу. И мы по-прежнему были счастливы. Все это очень долгий и неоригинальный способ для того, чтобы сказать, что я наломал дров. В конце концов я позволил более тривиальным занятиям взять верх над самыми важными вещами в жизни. Я как-то упустил из виду, может быть, даже вообще забыл – как просто хорошо все было в самом начале, еще когда жизнь была простой. Простой… и прекрасной. Записки Анны напомнили мне обо всем, что у нас было, и обо всем, что я вот-вот потеряю. Жаль, что я не мог сказать ей, насколько мне жаль. На самом деле я говорил ей, снова и снова, когда она лежала здесь, но она не слышала. Она просто неподвижно лежала, тихо дыша.

– Помнишь, как раньше было? – спросил я ее, вытерев очередную порцию слез манжетой рукава. – Я думал, наша жизнь была сказкой, историей, начинающейся с «жили-были». Как мы попали оттуда сюда, Анна? Как? Где наше «жили долго и счастливо»? Как я допустил, чтобы это произошло? Я сожалею, что мы не можем дать задний ход и сделать все заново. Может быть, тогда я бы сделал все как надо…

Задолго до того момента, как наша жизнь разрушилась, моя жена мечтала писать и иллюстрировать книги. Ее мечта точно не сбылась. Моя мечта, писать музыку, тоже провалилась. Но, в конце концов, ни одна из этих вещей не имела значения. Единственным важным, что имело значение, было время, когда мы были вместе, и наши общие воспоминания. Может быть, поэтому мне так необходимо рассказать нашу историю, независимо от того, насколько это больно – копаться в ошибках прошлого. Когда-то у нас все было прекрасно, и я не хочу забывать этого. И я не хотел бы упускать из виду момент, где я оступился, чтобы не сделать ту же ошибку снова и не потерять те несколько драгоценных вещей, которые остались у меня. Не так давно мой дед – на которого возложена вся вина за то, что я попался на музыкальный крючок еще ребенком, – вдохновил меня на то, чтобы я не просто рассказал свою историю, а записал ее, пока воспоминания еще свежи.

– Написать рассказ – то же самое, что написать песню, – объяснил он. – Начни с первого куплета и возьми за правило делать одну запись за один раз. – Если совет дедушки верен, то я уже все испортил. Вместо того чтобы начать песню с первой строфы, я сделал гигантский скачок к самому концу. Но я полагаю, даже такой мрачный мотив, как у меня, можно легко перемотать…

Первый куплет: соло, сдержанно, игриво

Глава 1

«Давайте начнем с самого начала; очень хорошее место, чтобы начать». – Джули Эндрюс пела эти слова, в то время как методично бренчала на гитаре «Звуки музыки», прямо перед тем, как она и дети разражались их знаменитым до-ре-ми. Затем они вместе танцевали, карабкались, пели, вертелись и нажимали на педали, катаясь вверх и вниз по холмам австрийской сельской местности. Когда заинтересованные друзья (и несколько любопытных знакомых) спрашивали, как я докатился до такой жизни, я неохотно делился мучительными подробностями. Я говорил им, что, наподобие капитана фон Траппа и его музыкальной жены, все это началось довольно удивительно в Австрии с песней под гитару, но закончилось в Сан-Франциско… ни с чем.

Хорошо, я ничего не притянул за уши, но именно так иногда чувствуешь, когда весь твой мир рушится на глазах. Много чего случилось со времен Австрии – большинство из моих самых крупных разочарований в жизни, например. Но если мы хотим следовать наставлениям моего деда (и фройляйн Марии), то покрытые снегом Альпы, находящиеся в культурном центре Европы, очень хорошее место для начала, поскольку именно там все встало на свои места. Это было начало, место, где я получил первую записку. Я только что окончил Музыкальную школу Истмана при Университете Рочестера и готовился отправиться за границу для поступления в аспирантуру в Университет музыки и исполнительских искусств в Вене, в Австрии, когда дедушка Брайт объявил, что дает мне взаймы Карла. Как бы странно это ни звучало, на самом деле этого не было. Карлом звали дедушкину гитару, но почему он дал ей это имя, оставалось только догадываться. Что еще более важно, Карл был инструментом, который я отчаянно желал, когда впервые ребенком услышал, как дедушка играет на нем. Не только из-за того, что Карл действительно превосходно звучал, но и из-за того, что у членов семьи Брайт гитара вызывала определенное почтение. Она была окутана таинственностью в основном из-за дедушки. Он держал язык за зубами в отношении того, как приобрел ее и почему назвал Карлом. Единственное, что дед говорил, что он обязан этой старой гитаре своей жизнью и что он будет холить и лелеять ее «до тех пор, пока Великий Дирижер Вселенной не призовет его домой, чтобы исполнять симфонии на небесах». Принимая все это во внимание, я был более чем удивлен, когда он одолжил гитару мне. Я так же был удостоен великой чести. При этом было логично, что шестиструнная возлюбленная дедушки должна сопровождать меня на пути в Австрию, пусть даже из ностальгических соображений. Мы все знали, что он получил ее там, когда был на войне. Мы просто не знали, как она ему досталась. Я выбрал Вену для получения высшего образования, предпочтя другим возможным программам, по совершенно определенной причине. Я хотел увидеть и исследовать места, по которым дедушка прошел с гитарой, будучи солдатом. Никто не имел большего влияния на мою жизнь, чем дедушка, и Карл была частью этого наследия, поэтому возвращение в Австрию, где Герберт Брайт и Карл-гитара впервые встретились, было похоже на исполнение заветной мечты. После прибытия на европейскую землю и приступив к двухлетней музыкальной программе обучения в столице Австрии, я начал впитывать в себя все, что только мог, – достопримечательности, звуки и культуру нового окружения. Во время первого семестра за рубежом почти все свободное время я тратил на игру в туриста. Если в самой Вене или в ее окрестностях находилось что-то, что можно было посмотреть, я это смотрел. Были частые визиты в оперные дома, бесчисленные часы, проведенные за рассматриванием сложных деталей собора Святого Стефана и церкви Карлскирхе и несколько экскурсий в императорский дворец – чудовищный дом Габсбургов, правителей Австрийской империи, задержавшихся на троне на шестьсот с лишним лет. Я видел липиццианских лошадей, слушал Венский хор мальчиков, был в музее Зигмунда Фрейда и видел достаточное количество руин замка первого века, чтобы этого хватило на всю жизнь. Пока погода стояла еще не очень холодная, я совершал прогулки по Дунаю на водном велосипеде, а во время длинных праздничных выходных запрыгивал в поезд, который следовал на юг через Альпы в город Грац – так я смог увидеть дом, где вырос Арнольд Шварценеггер. Как я уже сказал, если это можно было увидеть, то я это видел. К сожалению, все эти туристические мероприятия стоят денег, а именно этого у меня было немного. Итак, за день до Рождества, после того, как был куплен втридорога билет, чтобы вживую увидеть выступление Дианы Росс с Венским симфоническим оркестром и двумя из Трех теноров, я понял, что остался без гроша в кармане. Я получал средства для покрытия дорогостоящих вещей – обучения и жилья, поэтому о них можно было не беспокоиться. Но деньги, чтобы передвигаться по городу, наличные, чтобы покупать продукты, средства для того, чтобы просто существовать, эти сундуки были пусты. Другие студенты, возможно, обращались к своим родителям за финансовой помощью, но этот вариант был не для меня. Моя мама не могла помочь, потому что «она ушла». Так папа объяснил ее смерть, когда мне было пять лет, и она не вернулась домой из больницы. Не скончалась. Не умерла. Просто ушла… и не возвратилась. А мой папа? Ну, после того, как мама ушла, он вроде тоже умер. Не физически, но иным способом – перестал ходить на работу, потом потерял ее, большую часть времени спал, начал сильно пить. После трех месяцев депрессии он решил, что воспитывать ребенка в одиночку выше его сил, поэтому передал меня моим бабушке и дедушке. Несколько лет спустя папа вышел из штопора. Но так никогда и не просил взять меня обратно. На самом деле я редко видел его. Он стал привидением семьи Брайт, неожиданно появляясь, чтобы сказать «привет», а затем снова исчезая на несколько лет разом. Следуя туда, куда «ушла» моя мама, бабушка Брайт «оставила» нас, когда мне не было еще семи, так что нам с дедушкой пришлось научиться смотреть друг за другом. Дедушка был психолог по профессии, но его страстью в жизни была музыка, и он делился со мной всем, что знал о ней, так часто, как только мог. Когда он не принимал пациентов и я не был занят школьными делами, мы погружались во все виды музыки. Иногда слушали радио, и тогда он заставлял меня записывать те стихи, которые находили наибольший отклик в моей душе. В другое время мы узнавали про великих композиторов классической музыки и о том, какой вклад они внесли в культуру. Но в большинстве случаев мы сидели и играли на гитаре. Дедушка начал обучать меня игре, как только я начал жить вместе с ним и бабушкой. К тому времени как мне исполнилось десять, у меня уже довольно хорошо получалось, а к тринадцати годам ученик уже стал учителем. В конце концов у меня появилась своя гитара, хотя и не такая замечательная, как Карл, и мы вместе с дедушкой продолжали сочинять песни и музицировать до глубокой ночи.