Георгий Громов - Наизнанку. Московский роман Страница 2

Но с детства я был с дедом и бабушкой, и если б нужно было выбирать снова с кем жить, с ними или с родителями как все дети, то, не задумываясь, я бы снова выбрал кашу, вкусные пирожки с клубничным джемом и мои любимые плюшки с маком и сахаром у бабушки дома и все, что с этим связано.

Надо сказать, что всем классическим бабушкам 60 и 70, а моей было 46, к моим шести, а деду 45, так что я был вполне похож на позднего ребенка.

После теплой воды я вытирал мягким полотенцем с ворсинками и рисунком мультяшного мишки с воздушными шариками лицо и вешал полотенце обратно на изгибающуюся горячую трубу.

Потом мы ехали в садик. У бабушки там был свой кабинет, небольшой, но уютный, с длинным стеллажом до самого потолка, для различных книг, от сказок Маршака и Чуковского, до «методик работы с детьми». В общем, этот стеллаж вмещал в себя все, что нужно для воспитания будущего поколения. Вообще-то далеко не у каждого педагога был свой кабинет, но так как бабушка отдала детям двадцать лет и была опытным и уважаемым начальником, то у нее он имелся.

Отчетливо, как на цветной картинке, помню свой детский сад, в отличие от школы (которая была позже), я любил туда ходить. Сад казался чем-то вроде постоянного детского лагеря. И я наслаждался этими впечатлениями. А на что мне было жаловаться? Ребенком я был неприхотливым, кормили хорошо, аж четыре раза в день. Совсем как на спортивных сборах, ешь, тренируйся и показывай результаты. Это сейчас в стране бардак, и, чтобы родителям засунуть свое чадо в детсад, нужно в очередь вставать еще до рождения этого ребенка. Офигеть, дожили. Так вот, скажу несколько слов о питании в те коммунистические времена, от которых все мы были в восторге. Значит, сначала завтрак. Каша на любой вкус – рисовая, пшенная, ну или дурацкая манная, квадратный кусок сливочного масла на блюдце, чай и несколько кусков белого хлеба. На обед тарелка вкусного, содержательного супа, пюре с котлетой, гречка с подливкой и компот с ягодами.

После обеда заведенное правило – крепкий сон на час. А полдник был чуть поскромнее обеда: чай с молоком, творожная запеканка и лимонные конфеты, которые все дети ненавидели, но все равно ели. И наконец, для тех, кого забирали позже всех и кто поэтому оставался на ужин, чаще всего было еще и гороховое пюре. Научно подобранный и сбалансированный рацион, витамин к витамину, углевод к углеводу. В наше время не то, что чувствовать себя сытым на такой хавке, а еще и мышцы можно нарастить.

В детсаду у меня были друганы Вовчик, еще один Вовчик, Димон Казаченко, смешной малый, не сказать, чтоб мы дружили с ним, но, как говорили, «водились». У меня была привычка ржать над Димоном. Вероятно, понятие идиотизма ярко проявляется и в детском возрасте (а ведь тогда не было ничего юморного по телевещанию, кроме «Смехопанорамы» – шутки Хазанова, Иванова и цыпленка табака от Ярмольника). Но Димон Казаченко был сам по себе одарен кретинизмом, и это ему было к лицу, и я ржал всегда. Например, он уморительно любил разговаривать с набитым ртом, кроме того, выдавал такую порой смешную белиберду, что все дети за животики держались, кто-то наделывал даже бывало кучку в колготки от смеха. Как я сказал, с Димой мы общались меньше, чем, допустим, с Вовчиком. С этим мы вроде бы даже дружили. Помню, Вовчик поражал меня своей физсилой. Всегда, когда мы боролись, он скручивал меня в два счета, и я поделать ничего не мог.

– Почему ты такой сильный? – спрашивал я. И он с гордостью отвечал:

– Пью вот столько молока каждый день.

Он раздвигал руки на свой детский метр, для того чтобы показать, сколько он поглощает питательной жидкости. Я наивно прикидывал: «сколько же это, получается, он выпивает тогда бутылок? Удивительно сильный».

– Да, я очень сильный, – повторял Вовчик.

Вовчик-второй был тоже смешной парень. Тоже – значит еще один забавный экземпляр. Ничего подробного о нем не помню, кроме того, что постоянно его спрашивал с надеждой: «Вов, а ты сегодня выйдешь?», имелось в виду погулять. И он честно обещал: «Выйду». Этот вопрос у меня был в привычке, и, когда однажды мама Вовы пришла за ним, забрать домой, то на автомате, как всегда, я спросил:

– Вов, ты выйдешь сегодня?

И вдруг мама Вовы слегка нахмурила брови, что сильно смутило меня.

– Вова-то выходит, каждый день, и все кого-то дожидается, не тебя случайно?

Этот вопрос с нотками подозрения не мог меня не испугать, и я ответил:

– Нет, я выхожу, то есть вышел, то есть я выйду…

Я не знал, что ответить на такое мое уличение, и почувствовал себя словно схваченным за руку и виноватым. Неприятное чувство.

Ладно, это все мальчишество, но если по-взрослому, мне нравилась одна девочка. Звали эту принцессу Алена. Она была прекрасна, как день. Она мне так сильно нравилась, что сводила с ума. Это доходило до полного абсурда. В шесть лет мало что смыслишь в сексуальных отношениях, но я уже пытался залезть в эти дебри и узнать, что же это такое во мне пробуждается. Алена, что бы я ни делал, особого интереса не проявляла. Я страдал от нелюбви и непонимания. Все, что мне нужно было, – это одобрение и улыбка. Я пытался что-то ей подарить, например, красный пластмассовый вагончик от поезда. Обломался. Пробовал участливо снять в туалете с нее беленькие трусики. И снял. Но на мои действия последовал моментальный отказ в виде коровьих слез. Странно, но можно провести параллели со взрослой жизнью, не правда ли? У каждого промежутка времени свой привкус счастья. Необычное проявление теплоты к этой девочке обнаружил я в себе, но эта «странность» давала волю только в тихий час, когда все дрыхли, а для нас время останавливалось.

Сейчас я вспоминаю и улыбаюсь. Но тогда, в советское время, еще не развращенный современным телевидением и виртуальной чепухой Интернета, я испытывал к Алене, так сказать, необъяснимую нежность, в виде процесса. А процесс заключался в том, что я про-сы-пал-ся. Как мужчина. И не скажу, что все делал в полном сознании, скорее наоборот, как в тумане. Ну и ситуация позволяла, не скрою. Я подкрадывался к раскладушке, где нежно посапывала принцесса. Несколько секунд я наблюдал, как тихонько, рефлекторно подрагивают ее черные ресницы. Потом я наклонялся над ней и как последний оголодавший вампир из Трансильвании впивался зубами, пока ее отчаянный плач не доходил до сонного воспитателя. Потом меня оттягивали практически за уши. Возможно, это было наваждение, так как повторялся процесс почти каждый день, и у моей возлюбленной оставался след моей детской похоти на медовых щечках.

Как-то раз ее разгневанная мама, с глубоким недовольством, заявила моей бабушке: «Сделайте что-нибудь со своим ребенком, скажите ему строго, чтобы не кусал ее в конце-то концов». У бабушки от этих слов глаза становились квадратными: мол, сказать ему??? Удивительными бывают эти родители иногда, удивительными и смешными.