Салли Боумен - Секстет Страница 2

– Послушай, Джини, давай без шуток. Я и сам понимаю, что для интервью с такой актрисой это ничтожно мало.

– Почему? Это же фарс.

– Верно. Верно. Сколько у тебя времени?

– Час. В ее уборной.

– Ну что ж, – редактор пожал плечами. – Может быть, даже за такое время она успеет открыть тебе сердце.

– А если не откроет, что скорее всего и будет?

– Сами нарисуем, – ответил молодой человек и зевнул. – Ну, кажется, обо всем договорились?

Теперь в тишине артистической уборной актриса продолжала говорить низким ровным голосом. Мурлыкал увлажнитель. Время от времени он начинал жужжать, щелкал, выпускал облачко водяных брызг, затем снова продолжал монотонное мурлыканье, создававшее ненавязчивый шумовой фон. Актриса отвечала на вопрос Джини о самой известной ее роли в самом знаменитом фильме ее бывшего мужа «Смертельный жар», который имел славу, мягко говоря, спорного. Наташа Лоуренс рассказывала о фильме в размеренной, интеллигентной, но безличной манере, словно его снимал незнакомый ей раньше режиссер, а главную роль играла не она сама, а какая-то совершенно безвестная актриса. Джини поглядывала на магнитофон, терпеливо записывавший ответ. Большая часть из того, что говорила Наташа, не имела никакой ценности для будущей статьи, и Джини подозревала, что Наташе это хорошо известно. Джини посмотрела на часы – осталось меньше десяти минут. Ей вдруг пришло в голову, что Наташа Лоуренс полностью контролировала это интервью – с самого начала и до конца.

– Никаких личных вопросов, – предупреждал Джини агент, занимавшийся всей прессой «Эстеллы». И это предупреждение повторяли все остальные, все те, из кого состоял защитный барьер, отделявший Наташу от мира. На протяжении нескольких недель место и время интервью непрерывно менялись, пока, наконец, женщина с глубоким голосом и сильным акцентом по имени Анжелика не произнесла окончательного приговора. Анжелика была помощницей и главным охранником Наташи, по крайней мере, так говорили журналисты.

Из тех же источников Джини узнала, что Анжелика играла роль полудомоправительницы-полуменеджера и что от нее лучше было держаться подальше. Официально Анжелика считалась няней Наташиного сына, в действительности же она присматривала не столько за мальчиком, сколько за самой Наташей.

– Никаких личных вопросов, – резким скрипучим голосом говорила она в трубку. – Вы поняли? Никаких вопросов ни о ее сыне, ни о разводе, ни о браке, ни о Томасе Корте. И не думайте, что вам удастся малость выждать, а потом, когда выключите свой магнитофон, что-нибудь этакое ввернуть. У вас есть час. И можете задавать вопросы о фильмах, о спектаклях, об «Эстелле». Она будет говорить с вами только о своей работе и ни о чем другом. Ей нужно беречь силы и голос. Восемь спектаклей в неделю – это не шутка. Вам еще повезло, что вы вообще с ней встретитесь. Будь моя воля, я бы этого не допустила. Значит, так, условия вам известны, и не надейтесь, что сможете пустить в ход свое обаяние и все изменить на месте. Она на эту удочку не клюнет.

И верно, не клюнет, огорченно думала Джини, глядя на актрису, за обаятельной внешностью и нежным голосом которой скрывалась твердость, которая совсем не нравилась Джини. Она ожидала, что Наташа Лоуренс постепенно снимет защиту и откроется по крайней мере настолько, чтобы дать волю эмоциям, и вопросы Джини были построены именно таким образом, чтобы вызвать эмоции. Джини попробовала было достаточно надежный прием – держать паузу после очередного ответа Наташи, паузу, которую большинство интервьюируемых хотели поскорее заполнить. Однако ни вопросы с подвохом, ни молчание не оказывали желаемого действия. Наташа Лоуренс говорила то, что собиралась сказать, а потом замолкала. Она умело перекладывала ответственность на интервьюера, чрезвычайно точно отвечая на точные вопросы и не демонстрируя ни малейших признаков нетерпения. Как ни изощрялась Джини, актриса отвечала так, словно все вопросы были ей заранее известны, словно она говорила по готовому сценарию.

Она владела искусством уклоняться и избегать опасных мест лучше любого политика. Джини, наблюдая за движением минутной стрелки, уже смирилась с мыслью, что ей не удастся пробить оборону. Она задала следующий каверзный вопрос, на который актриса стала терпеливо отвечать. Она говорила, как и прежде, опустив глаза, а Джини осматривала комнату в надежде найти какую-нибудь деталь, чтобы хоть как-то скрасить статью, из которой, как она уже знала, могла выйти в лучшем случае добросовестная ремесленная поделка.

Эта уборная казалась совершенно безликой, и Джини была уверена, что именно по этой причине Наташа выбрала ее для интервью. На туалетном столике не было ни одной фотографии, телеграммы, визитной карточки. Больше всего он походил на операционный стол, только вместо тампонов, зажимов и скальпелей на нем ровными рядами располагались принадлежности Наташиной профессии – средства, с помощью которых актриса восемь раз в неделю превращалась в другую женщину. Там были мягкие колонковые кисти, маленькие баночки и тюбики с гримом, огромная пудреница с розовой пудрой, на которой лежала похожая на цветок чертополоха розовая пуховка.

Полка на противоположной стене была занята великолепными париками, а рядом на вешалках, под защитой белых полотняных чехлов висели костюмы Эстеллы, в том числе белое платье, в котором появляется коварное дитя в первом акте. Джини вдруг пришло в голову, что у костюмов такой вид, словно они терпеливо ожидают, пока актриса, надев платье, вдохнет в него жизнь. Это платье из белого хрустящего органди напоминало куколку, из которой появлялась на свет красивая и опасная бабочка Эстелла.

Можно ли играть женщину, подобную Эстелле, размышляла Джини, женщину, с детства обученную разбивать сердца мужчин, если где-то глубоко внутри твоей собственной личности не таятся зачатки тех же черт характера? В конце концов, Эстелла – не что иное, как воплощение мести несчастной, безумной, обманутой мисс Хэвишем всему мужскому полу, мести, цель которой – духовное убийство. Можно ли сыграть такую женщину или других странных, многоликих женщин, которых Наташа играла в фильмах ее мужа, если не иметь возможности представить их себе? А можно ли их себе представить, если в твоей душе нет крошечного зернышка, которое, попав на благоприятную почву, не превратит в такую же женщину тебя самое?

Она не знала ответа на этот вопрос, имеющий отношение, как она понимала, не только к актрисам, но и ко всем женщинам вообще. И ей хотелось бы задать этот вопрос Наташе, только она не знала, как его сформулировать, избежав банальности.

У нее оставалось не больше пяти минут. Джини снова повернулась к актрисе, продолжавшей говорить, и стала ее разглядывать. Наташа Лоуренс была знаменита, но описать ее в будущей статье было необходимо, а описывать красавиц – трудная задача. На ней было очень простое темное платье. Три зеркала за спиной служили обрамлением для прелестной головки, и весь триптих был подсвечен мощными лампами без рефлекторов, создававшими светящийся ореол вокруг темных тяжелых волос и бледного лица. По-видимому, эффект был рассчитан заранее: Джини видела перед собой не одну женщину, а нескольких, и, когда Наташа двигалась, они повторяли ее движения.