Сидони-Габриель Колетт - Свидание Страница 2

И я женюсь на ней». Но он представил себе холодную полуулыбку Бесье-старшего, представил оскорбительный смех Одетты и её грязные мысли при этом известии. «И вообще, я никогда так не называл Бесье: "старина"». Он метнул полный обиды взгляд на «хищницу». В очередной раз ему стало ясно, что Одетта – стерва, стерва насквозь, которая не даст себе перечить и сама ищет, с кем бы сцепиться; в очередной раз он заранее признал своё поражение и ничего ей не сказал.

Набежавшее облако затенило зелень моря и листвы; разыгравшийся ещё с утра аппетит Бернара и его хорошее настроение улетучились.

– Вам не кажется, что пора бы нам остановиться? У меня такое впечатление, что мы ведём себя в саду этого любезного паши как…

– Как гости, – докончила за него Одетта. – Смотрите, какой славный «Булонский лес» в миниатюре мы ему устроили, этому паше. Окурки сигарет с золотыми кончиками, целлофановые пакеты, пустые стручки, апельсиновая кожура. Не хватает только засаленных газет и использованных билетов на метро для завершения картины цивилизации.

Бернар украдкой бросил на Ахмеда извиняющийся взгляд. Но Ахмед, стоявший лицом к морю, являл собой совершеннейшую статую безучастности – таким и положено быть марокканцу шестнадцати-семнадцати лет от роду в присутствии гостей.

– Эй-эй, Ахмед! – крикнула Одетта. – Уходим! Финиш! Баста! Гулять! Пройдемся!

– Не пугай его, – попросила Роза. – Что он, по-твоему, поймёт?

Одетта подошла к юноше, засунула ему между губ турецкую сигарету из своей пачки и протянула зажигалку. Ахмед сделал две затяжки, поблагодарил кивком головы и снова застыл в ожидании новых причуд европейцев. Он курил с достоинством, изящно зажав сигарету двумя тонкими пальцами; струйки дыма вырывались из ноздрей подобно горячему дыханию лошади.

– А он красив, – вполголоса сказал Бернар.

– Она это отлично знает, – так же тихо ответила Роза.

Его неприятно поразило, что Роза заметила – пусть даже только отражённую в глазах Одетты – красоту их юного гида.

– Ну что, Ахмед, двинулись? – торопила Одетта. – Куда пойдём?

Подняв руку, Ахмед указал вверх, на незнакомый парк, занимавший вершины увенчанных соснами холмов, на заросли солнцецвета с нежными венчиками и диковинные деревья, занесённые сюда благодаря фантазии некого американца, который разбил парк и построил здесь свою резиденцию полвека назад. Трое французов покинули фруктовый сад и вернулись к голубым каскадам глициний, розам, буйно обвивавшим зелёные туи, зарослям жёлтого дрока с порхавшими над ним жёлтыми же бабочками и белых ломоносов, почти прозрачных, захиревших от того, что за ними долго никто не ухаживал… Ахмед небрежной походкой шёл впереди.

– Он, стало быть, понял вас? – спросил Бернар у Одетты.

– Телепатия, – самоуверенно отозвалась та.

Они вышли из-под сени апельсиновых деревьев и вдохнули чистый воздух, не пропитанный ароматом цветов и плодов.

– Сегодня я далеко идти не намерена, – заявила Одетта. – От этих корольков у меня разыгрался аппетит и ноги подкашиваются, как от хорошего аперитива. Да и что, собственно, мы там увидим? Всё то же, что здесь. Прорву глициний, на километр ломоносов, а что ещё? Посмотрите направо: бездонная пропасть. Посмотрите налево: нехоженые просторы. Может, вернёмся?

– Это мысль, – одобрил Бернар слащавым голосом.

Ахмед остановился, и они покорно последовали его примеру; перед ними была небольшая круглая площадка; старый фонтан посреди нежно-зелёной травы и цветущей лапчатки. Осыпавшаяся кладка каменного края не могла сдержать порослей мака и диких ноготков. Струйка воды давно уже не била из пересохшего отверстия фонтана, высеченного в виде львиной морды, а журчала, освобождённая, между растрескавшимися плитами…

– О! – в восторге воскликнула Роза.

– Классно, – вынесла вердикт Одетта. – Помните, что-то в этом роде было на садовой террасе в Отёйле, а, Бернар?

Бернар промолчал, окинув взглядом буйную зелень лужайки. Он с улыбкой отметил, что посреди неё трава была примята, будто хранила отпечаток тела. «Одного тела или двух?.. Два тела, сплетённые в объятии, оставляют такой же след, что и одно…» Он бросил на Розу исподлобья быстрый взгляд похотливого подростка, скользнувший от колен к бёдрам, от бёдер к груди. «Здесь у неё твердое, даже жестковатое, как крепкий пушистый персик… И наверняка переливается разными цветами, так всегда бывает у настоящих блондинок… вот там, наверно, голубоватое, как молоко, а там, там!.. розовое, ярко-розовое, как её имя… Я сетовал на то, что вижу в темноте только её губы и кисти рук, но ничего не видеть, ничего не касаться, столько дней и ночей – о, нет, нет! От нашего мерзкого отеля до этого бархатистого кружка не больше… да, наверно, меньше пятисот метров…»

И он впился в Розу взглядом, таким откровенным и грубым, что она покраснела до слёз, всё её лицо залилось горячим румянцем застигнутой врасплох блондинки. «Как будто я сжал её в объятиях», – подумалось ему. С недавних пор их чувства мгновенно передавались от одного к другому, и это было так ново для них, что они с невольным испугом замирали, боясь подчиниться Своим внезапным порывам, как бы сливающим их в единое целое.

– С ума сойти, до чего классно, – повторила Одетта. – В этом есть что-то чувственное, ей-Богу.

Бернар отвернулся от охваченной смятением Розы: «Зачем её смущать…» Это была трусость, которую сам он назвал бы скромностью. «Стерва эта Одетта, она обо всём догадывается! Она, конечно, видела, как я покраснел…» Он вытер вспотевший лоб и затылок. Роза, уже овладевшая собой, нежно улыбнулась, узнав голубой носовой платок, который она ему подарила. «Милая, до чего она глупеет, когда любит меня!»

Безотчётно задетая, раздражённая этим желанием, которое она угадала, желанием, обращённым не к ней, Одетта уселась в сторонке, состроив свою коронную «гримасу туземки с островов Фиджи». Жёсткая чёлка чёрной бахромой из-под белой шляпки закрывала лоб, а угрюмый взгляд как будто отвергал красоту пейзажа. Когда она бывала не в духе, то крепко сжимала свои пухлые губы, обычно раскрытые над чересчур ярким блеском зубов.

«Она дурнушка», – признал Бернар с оттенком уважения. Ибо он прекрасно знал, чего стоят такие дурнушки, когда задаются целью нравиться и распалять. Да, быстро стареющий Бесье тоже, наверняка, кое-что знает об этом…

«Дурнушка» яростным движением каблука раздавила скарабея, неспешно ползущего по поляне, и Бернар бросился к ней так стремительно, будто хотел предотвратить какую-то угрозу:

– Госпожа Одетта…

– Можете вы, наконец, называть меня просто «Одетта», как все?

– О, с радостью, – поспешно откликнулся он.