Владимир Витвицкий - Двадцать пять дней на планете обезьянн Страница 2

Тень черной змеи — толпа обезьянн валит на службу, и в этой длинной тени он заметил такую же, как и он, пятнистую фигуру, но гораздо меньших размеров. Это Абызн, его сослуживец и друг. Они тянут в одной "конторе", они северообезьяннские пехтмуры. Конечно же стопроцентные пехтмуры, как и положено, сосланы в Никспут, а здесь, в штабе — теплые места. Например, для него — главного поставщика рекордов и основной причины спортивной гордости начальства, и для стандартного вояки Абызна. Абызн — комадрил автороты, но подчиненных у него на взвод, то есть на комадрильские машины и на прикомандированные БэТээРы, выставочные образцы, за которыми все же нужно смотреть. Абызн живет через дом от Примата, и предслужебные встречи почти неизбежность, как и первая, дежурная фраза.

— Привет! Ну как оно, ничего?

— Привет. Что-то никого не хочется!

Заметив борьбу весны и гардеробов, Примат, конечно же, схитрил, но все же блеснул в ответе восклицательным знаком. Просто у обезьянн принято скрывать стесняющий восторг — не так поймет суровый друг. Да еще у каждого свое — у него, например, назревают соревнования и нужно сбрасывать вес, а значит значительные рукопожатия отцов-комадрилов и тройные тренировки, много пота и возни, и почти полное отсутствие свободы и творчества. Значит никого не захочется, или так хочется думать, что никого, или на самом деле так и будет. Так уж устроены обезьянны — им мешает определенность, да и полузабытые инстинкты толкают на несогласие.

— А разве так бывает? Весной? — придумал удивление смытый тенью черной змеи Абызн, примерный семьянин, а значит потенциальный бабник.

— Бывает еще хуже, но позже. А у тебя-то, ничего, как? — поинтересовался почти все знающий про "ничего" приятеля Примат. Но нужно же о чем-то говорить по дороге на службу, двигаясь во всех поглощающей тени?

— В порядке, — как-то грустно ответил Абызн.

— Ты болен?

— Отвянь.

Друг Абызн вздохнул каким-то своим глубинным мыслям и занырнул в паузу, Примат не стал мешать, и они, не выпадая из общего потока-тени, состоящей в основном из военно-морских шинелей, черно-бурых шуб, а так же курток из зашашлыкской кожи, молча покатились "от печушки к службишке". Диалектика — хорошее настроение и утренняя олнцесность не всегда, или, как правило, всегда не очень-то увязываются с началом рабочего дня.

— До зарплаты дожить нелегко, а до службы четыре шага, — вынырнул из паузы Абызн, и все стало ясно — семья проела деньги. В отличие от Примата он природный семьянин, любит наваристый борщ и домашние котлеты и, как водится в таких кругах, кроме жены он завел еще двоих детей, или детенышей — как ласково он их называет.

— Весною пахнет, — не получив сочувствия, во второй раз произнес это, вероятно имеющее сакральный для него смысл слово отважный отец семейства, — ты заметил? А там лето, отпуск.

— Снег еще — не сошел, — попытался развеять дурманящий туман мечтаний и вернуть к действительности друга Примат.

— Моя мартышка вчера засунула в шкаф свои лохматые колготки, — не согласился с предложенной прозой Абызн.

— Верный признак!

— А детеныши попрятали шапки, — продолжил он. — Еле заставил надеть их сегодня!

— Ты деспот, я знаю. Домашний террорист.

— С деспотом согласен. Зато на вжики в попу меньше тратиться придется. Взгляни…

Абызн указующе кивнул, но Примат и так заметил, что оживший взгляд приятеля уже заприметил кого-то там, в толпе, в тени черной змеи. Раз он женат, то что, уже не обезьянн? И Примат обезьянн. Так почему же не подчиниться весенней мысли и ему?

"Ооо… Иезус Резус!"

"Ууу… Санта Обезьянна!"

Их обгоняет нечто — ожидаемая глупость-весна? В голове Примата разбилась и сложилась мозаика морозного утра — мелькание быстрых и стройных чулочных ног на фоне заболевшего весною снега и темных фигур дрилов. Стройность ног бежит волною вверх, в легкое пальто, и пояс в талию, и свобода волос, и лицо — сопливый нос, и глаза парашютистки. Он видел такие глаза, когда прыгал с парашютом сам. Лицо как лицо, но впрыгнула мысль, что она, наверное, скорее похожа на отца, и что она явно, как и жена Абызна, поторопилась, спрятав в шкаф зимние вещи, и блестит теперь замерзшей сосулькой в тени утренней змеи, и что свобода ее чулочных ног и спрятанных в капюшон волос… похоже, украли дыхание?

Чулочная свобода ловит упакованные в мундиры взгляды, а он один из них, один из мундиров, и его взгляд тоже пойман, вот только дыхание морозное… и вдруг испуг — а вдруг она, или не дай бог Абызн, увидят, что оно урадено? Глазам стало как-то неудобно в удобных прорезях век, и взгляд, подспудно, машинально цепляясь за частичную ее спортивность и безусловную стройность, вновь перескочил с ног на лицо, и снова пришла мысль, что она скорее больше похожа на своего отца, и что обязательно нужно чего-то сказать, поймать мгновение ее движения и перестать пялиться.

— Ты прав, насчет вжиков, — выдавил тягучую фразу Примат, подавив желание кашлянуть, — но заметь, чем выше Цельсий — тем больше капрона.

А она стройна и высока и, кажется, достает ему до плеча. Светлое, легкое пальто с капюшоном и поясом — как же называется этот фасон? И черт возьми — пояс захотелось развязать! Дела… А волосы, они такого же цвета, как и короткое пальто. Взаимодействие легкости, да еще и бодрая походка — наверное, от холода, да еще сопливый нос… Весна, лица, ноги, и хорошо, что он не кашлянул.

— Им холодно, а нам приятно! — адекватно, как повадились говаривать политики, отозвался Абызн. — Красота требует жертв. Правда, девушка?

Оживший в весеннем мгновении приятель, кажется, не заметил украденного дыхания, и интересно, а кто-нибудь еще услышал его вопрос? В тени змеи тень интереса длиною в изгиб, в сегмент, повод для работы шейных мышц — поворота головы и шапки. А она торопится, почти бежит и, конечно же, слышала их последние фразы, и вопрос, прозвучавший для нее. Она ответит, ответ читается в ее лице и замерзающей фигуре, а Примат, нагревшись в полушаге, понял — веса придется сбрасывать немного меньше. Весна!

— Неправда, я не жертва и мне не холодно!

Черт возьми, задери их обезьянний бог — да они остановились! А она ответила весело, но с мурашками в голосе — как она вообще жива? А он еще собирался развязывать пояс, гад! Пролетела мимо, скользнув замерзающим взглядом по их лицам, и Примату показалось, что на него она посмотрела внимательнее? Наверное, потому что он больше, потому что громила, но одно точно — все трое улыбнулись, а ей вслед завернулся воздух. Опять вздохнул Абызн, но уже не так грустно, как до момента движения весны, почти мечтательно.