Кричи громче - Елена Тодорова Страница 20

Эмоции пульсируют внутри меня. Поглощают все мысли. Буквально на секунду задумываюсь о том, чтобы перебраться к Яру на кровать. Обнять его, впитать тепло и запах.

Но так нельзя… Не сейчас… Нужно успокоиться.

И мне это почти удается. Хотя, вероятно, больше психологическое истощение отражается. В какой-то момент понимаю, что у меня просто не осталось сил на эти запредельные эмоции.

Наконец, вспыхивает освещение. Жмурюсь и медленно моргаю, привыкая к его яркости. Судорожно переведя дыхание, поворачиваюсь на бок, чтобы встретиться с Яриком лицом.

Внутри меня все обмирает. Его кровать пустая.

Глава 15

Ярослав

Электричество включилось примерно полчаса назад. Все это время я тупо пялюсь в стену перед собой. Курю. Дымлю, как одичалый, продираясь к «адеквату» через тернии бунтующих внутри эмоций.

Маруся ты, черт подери, Титова…

Хочу перебить ее вкус никотином. Чтобы перестал на языке ощущаться. Стёрся. Забылся. Напрочь. Из рецепторов и из памяти. Навсегда.

Вот только… Третья сигарета не помогает. В груди костер полыхает. Сердце в хламину просто. Несется, как дурное, уже несколько часов подряд. С тех пор, как проснулся – безостановочно. Мне хреново. Голова раскалывается. Кожа и нутряк горят.

Я устал от бесперебойного набата в висках и раскаленной арматурины в штанах. Что за дьявол во мне бушует? Это ведь Машка… Мать вашу… Из каких ресурсов черпануть терпение? Чтобы дел не натворить и не свихнуться до выхода из этой гребаной тюрьмы.

Перво-наперво необходимо успокоиться. Прийти в себя до того, как снова встречусь с Титовой.

Вот странность, что она сама еще не ворвалась в эту гробницеподобную ванную! Хрен пойми, что после всего произошедшего думает… В любой другой день ведь пришла бы ко мне незамедлительно. Свет включился – значит, не спит. Но и не появляется.

Обиделась?

Что делает?

Нужно выходить. Не могу же я просидеть здесь целый день. Пора разгребать последствия. Лицом к лицу с ними встретиться. Не в моем характере шориться и по углам прятаться.

Объясню Титовой все, как есть. Без обиняков, я долбаный озабоченный придурок. Она в принципе и так в курсе.

Впервые за всю нашу дружбу подумал, что надо извиниться. Выдавлю как-то это слово, не удушусь.

Вот только…

Заслышав суету в кухоньке, сворачиваю, не добравшись до спальни. Обнаруживаю Машку у электрической плитки. Она мое приближение тоже улавливает, моментально напрягается, прекращая мешать кашу. Вытягивается, словно позвоночник в металлический прут преобразовался.

Пока шагаю к ней, мое сердце бьется так сильно, что в какой-то момент реально опасаюсь того, что оно проломит мне ребра.

Титова шумно выдыхает, оборачивается и вдруг, как ни в чем не бывало, улыбается. Это… плохой знак.

Ух, ну почему она такая красивая?

Больно дышать. Ее вкус, затравленный табаком, пробуждается, и вот я уже, подбирая слова, катаю его на языке. Знаю, что это нереально. Фантомно срабатывает. Это лишь мое разыгравшееся воображение.

Мать вашу… Хочу снова ее поцеловать.

Воу-воу! Я никогда не перестану этого хотеть.

– Привет, – восклицает святоша с преувеличенным воодушевлением. – А я готовлю нам завтрак. И… Придумала игру!

Глядя на то, как Машка держится, впервые задумываюсь, что она опаснее, чем я всегда считал. Будет бить в самое сердце и придуриваться, что ничего между нами не было.

– Что за игра? – хрипло отзываюсь, уже принимая ее правила.

Похер. Отступать некуда.

Да, это какая-то ненормальная херня! Херня из-под коня, бл*дь! Потому что, пока мы типа улыбаемся, продолжая делать вид, что ни хрена не изменилось, воздух между нами так и искрит. Подхожу ближе и едва не задыхаюсь. Машка – тоже! Никакого, бл*дь, платонизма! Между нами одуряющая тяга, болезненное влечение, смертоносное притяжение.

Но Машка выдыхает и поясняет правила не чувственнее, чем «классики» в пятилетнем возрасте.

– Челлендж, двадцать четыре часа по правилам одного игрока. То есть каждому из нас будут полностью принадлежать одни сутки. По очереди. Первая – я!

– И что это значит? Конкретнее, – скрещивая руки на груди, думаю о том, как в свой день ее не касаться.

– Утром просыпаемся и придумываем план на день. Для двоих, конечно, – трещит Машка. Выключая плитку, разливает кашу по тарелкам. На сухом молоке – дерьмо еще то! Но попробуй, скажи ей… – Спорить запрещено! Беспрекословное подчинение. Сечешь, о чем я? Ярик?

Секу, бл*дь.

В моем сознании как по щелчку такой видеоряд порнокадров вспышками выстреливает, Браззерс позавидует!

– По рукам? – протягивает ладонь.

А я ловлю себя на том, что не хочу к ней прикасаться. Точнее, хочу. Пиздец, как хочу! Страшно разбудить дремлющего зверя.

– А смысл в чем? – вздергивая бровь, кривовато ухмыляюсь.

– Ну… – не теряется святоша и ладонь не опускает. – Будет весело! И у тебя не найдется возможности меня игнорировать. В мой день. В свой, конечно, можешь запретить мне даже разговаривать, – предполагает полушепотом. – Ну, так как?

А когда я отказывался?

– Идет.

Пожимая ее ладонь, ощущаю, как кончики пальцев током пробивает. Штырит по венам дальше. Сердце по новому безумному кругу запускает. В груди моментально горячо становится.

– Супер! – восклицает и отворачивается к столу. Достает из ящика столовые приборы. – Первое: мы никогда не будем вспоминать вчерашний день.

– Согласен. Херня получилась. Забудем.

Подыгрываю, а она еще глазюками на меня сверкает, словно я вновь ее выбесил.

Чё опять не так?

– Ладно… – прочищает горло Машка. – Сейчас позавтракаем. И будем смотреть фильм. Я выбираю! Слышишь, Градский?

– Слышу, слышу, – прочесывая ладонью затылок, усаживаюсь за стол. – Не глухой. Завтра оторвусь. Устрою тебе такой стендап, охренеешь. Давай свою кашу, – хлопаю по столу ладонью.

– Стендап – это как в камеди или как в фитнесе?