Вещь (СИ) - Ладан Любовь Страница 20

— Что? — не поняла Маша.

— У тебя плохо с памятью, Маруся? Ты сказала «Посмотрим!». Я дам тебе последний шанс, ты посмотрела? — Алекс замер.

Маша почувствовала, что время остановилось, как бывает за секунду до катастрофы. Она затаила дыхание, но отогнав от себя дурные предчувствия, собралась с духом и ответила ему:

— Алекс, я очень люблю тебя как друга, и…

— Неправильный ответ, дружище!

И перед тем как Маша провалилась в ад, она услышала истошный крик Ларисы.

Глава 18. Недруг.

Семнадцать лет назад

День рождения Алекса праздновали на лужайке в доме Волковых. Отец пригласил всю округу. Но мальчишке в 9 лет само по себе торжество было не нужно. Помпезный день рождения необходим был его отцу для закрепления статуса, а Алексу интересно было погонять в мяч с братом и другими пацанами. Он стоял на воротах, и умело отбивал мячи, словно профессиональный голкипер. Вдруг от взрослого стола прямой наводкой к ним направился высокий, статный мужчина. Алекс его знал — Владимир Люманов — сосед. Выйдя на поле, Люманов подхватил мяч и принялся атаковать ворота Алекса. Мужчину не смущало, то, что он был неподходяще одет — в брюки, рубашку и классические туфли. Алекс справился, и поймал мяч.

— Молодец! — восхищённо произнес сосед, — но есть тот, кто бьёт лучше меня! Справишься, если позову?

— Попробую. А кто он? — настороженно спросил Алекс.

Мужчина взмахнул рукой, и через все поле к Люманову побежала девочка. Остановившись рядом с ним, она обняла его за ногу под коленкой и прижалась к нему.

— Это Машуня — моя дочь. Не смотри, что девчонка, и что ещё маленькая, она прирожденный нападающий. Разрешишь ей атаковать? — Люманов улыбался, а Маша, внимательно, не мигая, смотрела Алексу в глаза.

— Вы серьезно? Она хоть по мячу то попадет? — подтрунивал Алекс, — на, малявка, лови! — Алекс бросил в Машу мяч.

Девочка легко его поймала, опустила на землю и, разбежавшись, в последний момент поменяла траекторию удара. Алекс не ожидал, но вовремя успел сориентироваться, и, падая, успел поймать летящий в ворота мяч. Когда Алекс поднимался с земли, он с удивлением рассматривал девочку. С этого момента она всегда была под его наблюдением.

Алекс попросил отца выделить ему спальню в другом крыле дома, так чтоб окна его комнаты выходили на детскую Маши. Он провожал её глазами, когда она выходила из дома с родителями, слушал через открытое окно, как она занимается игрой на фортепиано и поёт. Алекс старался брать «малявку» в свою пацанскую компанию. Он научил её стрелять из рогатки, а потом и из пистолета по банкам, прыгать с тарзанки в озеро, жарить картошку на углях. Добившись доверия её отца, Алекс каждый день вёл повзрослевшую Машу в школу и возвращал домой обратно.

Семья Маши сильно отличалась от семьи Волкова. Супруги Люмановы смотрели друг на друга с любовью и души не чаяли в своей маленькой дочке. А у Волкова мать заглушала боль от постоянных измен мужа алкоголем, отец был суровым, жестоким человеком. Алекс и его младший брат были предоставлены сами по себе, и росли отчаянными хулиганами. Несмотря на то, что Маша и Алекс были словно из разных миров, они нуждались в друг в друге.

В подростковом возрасте Маша стала превращаться в необыкновенно- красивую девушку. У неё был сильный голос, и её часто выставляли как гордость школы на всевозможных праздниках и концертах. И Маше приходилось бороться с волнением и природной стеснительностью, находясь на сцене. Из-за этих выступлений она становилась объектом восхищения и внимания мальчиков. Эти перемены в ней замечал и Алекс. Именно тогда он и решил, что Маша — его будущая девушка, возможно жена. Волков стал ревновать её ко всем, и чтоб заклеймить её, он пустил слух, что Маша занимается с ним оральным сексом. Узнав об этом, Маша разбила зеркала на его автомобиле. Тогда Алекс ничего Маше не сделал, хотя любого другого кто бы посмел сделать такое, он бы избил с особой жестокостью. Маше же он не мог причинить вред. В тот момент она была его слабостью, помешательством и смыслом жизни.

По мере того как Алекс превращался в зверя его отношение к Маше менялось. Теперь он воспринимал её как свою собственность. И когда он, наконец, решил вступить в права владения ею, он не мог принять её отказ, и он применил единственный способ убеждения, который он знал, — причинение физической боли.

***

Темно вокруг, очень темно. Кромешная, непроглядная тьма, была такой же как, и внутри у Маши. Сердце просто отказывалось верить, что Волков мог все это с ней сделать. Память подкидывала все новые и новые теплые, солнечные воспоминания детства, в которых Алекс её старший защитник, соучастник её проделок. Теперь на все эти воспоминания словно поверх накладывались другие, страшные, где Алекс избивает, душит и склоняется над ней, только чтоб проверить пульс. Он всегда был тёмным, она знала это. Это всегда её пугало в нем, но до сих пор его тьма никогда не была направлена на неё. Боль от того, что именно Алекс истязал её, растеклась внутри и даже немного заглушила боль физическую. Маша чувствовала себя одной сплошной гематомой, потому холодный пол, на котором она лежала, даже немного облегчал страдания. Сил подняться, да что там, просто повернутся на бок, не было. Маша была оптимистом, искала хорошеё в самом дерьмовом событии, но сейчас мозг утратил эту защитную функцию. Её накрывало отчаяние. Если Волков ещё не добил её, то это точно произойдет в следующий раз, когда он снова придет сюда. "А может он уже и не придет вовсе? Понятно же, что без помощи, воды и еды мне осталось недолго". В какой-то момент она поняла, что хочет, чтоб он не приходил. Только бы больше не переносить этот ужас, только бы не видеть его лицо, его руки. Холод все больше сковывал тело, и, казалось, оно одеревенело. Наверное, Маша не единожды теряла сознание, потому что периодически она вздрагивала всем телом, словно упала сюда с высоты, и каждый раз пыталась понять, где она. Иногда приходили мысли, что её уже и нет вовсе, ведь нет ни звуков, ни света, ничего нет. Но боль сигнализировала, что это не так, потому что мертвые не чувствуют боли, ведь не чувствуют? Маша потерялась во времени и пространстве, как будто её выбросило с орбиты в открытый космос. Там ведь тоже ничего нет, ничего нет, ничего нет… Сознание уносило её тело туда, где ничего нет…

Луч света, яркий, всепроникающий — он вдруг резко упал на неё и ослепил. Что это? И пока она искала ответ на свой вопрос, раздались шаги. Тяжелые, мужские, уверенные. «Нет! Нет! Пожалуйста, только не это! Не подходи, не трогай», — Маше казалось, что она это кричит. Она и кричала, но где то внутри. Своего голоса она не слышала, только какой-то хрип. Он склонился над ней, и его фигура приобрела четкие границы, но лица все ещё не забрать. Он протянул к ней руку. «НЕТ! НЕТ!» — Маша пыталась сжаться, отодвинуться от него, но не смогла. Тело не слушалось, совсем.

— Маша, маленькая, не бойся. Это я, — произнес Влад, оборачивая её своим пиджаком, и просовывая под неё руки, чтоб поднять.

Глаза Маши сфокусировались на его лице. «Это не Волков! Влад? Он нашел меня! Боже, он меня убьет. Пусть! Влад не будет мучить, или будет? Нет, он просто пристрелит. Только побыстреё, хочу, чтоб все закончилось», — из глаз покатились беззвучные слезы.

— Не плачь, Гаечка. Все будет хорошо, — успокаивал Котов, забираясь с Машей на заднеё сидение машины.

«Зачем тянет время? Куда-то несет? Просто достань пистолет и нажми на курок! Жаль, что ты не сделал это тогда, в нашу первую встречу. Столько дерьма удалось бы избежать. Тем болеё, что не было никакого смысла в отсрочке приговора, итог тот же», — Маша снова проваливалась туда, где ничего нет.

Глава 19. Соглашение.

А теперь свет залил все. Звук от того как взметнулась в воздух простынь, которую сорвали с Маши, заставил её вздрогнуть и распахнуть глаза. Она с трудом повернула голову, и увидела, что Влад стоял рядом с кроватью и вынул из кармана брюк, какую-то баночку с мазью. Котов аккуратно, не нажимая на поврежденную кожу, а лишь сверху размазывая, нанес мазь на все ссадины, синяки, а раны обработал антисептиком. Котов мог доверить все эти процедуры, какому-нибудь врачу или медсестре, но хотел сделать это сам. Вчера он сам её вымыл, уложил на кровать, заставил Машу выпить горсть успокоительных, обезболивающих и противозачаточных таблеток, а теперь вот лично лечил её. Влад был расчетливым, циничным и черствым, но, как ни странно, способным на сострадание и жалость, по крайней мере, по отношению к Маше. Но признаться в этом даже себе он бы не смог. Проявленную к Маше заботу он объяснял так: «Мою любимую игрушку сломали, надо починить. А лучше чем сам, никто не сделает». На самом же деле, он просто хотел её обнять, погладить по голове, успокоить. Когда увидел её на полу, всю в иссиня-черных гематомах, подтеках крови, в жутких багровых бороздах, дрожащую как осиновый лист, захотелось схватить и нести её как можно дальше, и не выпускать из рук пока все не заживет. Закончив с обработкой ран, Влад обернул её в простынь, и, подняв на руки, сел с ней в кресло. Он и раньше любил разговаривать с ней именно так, потому что так слышал не только её слова, но и чувствовал язык её тела. К примеру, пульс стучал, если врала; дрожь пробегала, если боялась; сводила ноги вместе, если возбуждалась от его слов. Но сейчас её тело молчало, оно было разбито и просто без движений и импульсов лежало на его коленях. Маше было тяжело держать голову, и он придерживал её плечом.