В слепой темноте (СИ) - Янг Энни Страница 21

— Ладно. По крайней мере, ты веришь в то, что говоришь.

— Разумеется.

— Рассказывай, — просит он со вздохом, откинувшись в кресле.

— Я как раз это и собиралась сделать, но ты же мне не даешь. — Он выразительно смотрит на меня и я продолжаю: — Предупреждаю сразу, история тебе не понравится.

— Я это уже слышал, — отмахивается.

— София даже разревелась, когда услышала… то, что услышала, — сообщаю я неопределенно.

— Я не София. Я мужчина, и потому не настолько эмоционален. Живо рассказывай, — нетерпеливо требует он командным тоном.

— Хорошо, — пожимаю плечами и приступаю к докладу.

Обо всем поведав деду, я встаю с его колен и начинаю прохаживаться по кабинету. Ноги ужасно затекли.

— Александра, вы вообще в своем уме? — отмирает мой дед спустя пять минут молчания. — Как так случилось, что я узнаю об этом только сейчас?!

— Деда, если ты не забыл, я в коме валялась, — хмыкнув, оправдываюсь я. — Я никак не могла тебе сообщить. Даже мама не знала.

Дедушка встает и подходит ко мне, к уткнувшейся в одну из его коллекционных книжек, наобум взятую с полки.

— А потом? Почему потом ни строчки не написала? — с укором и в то же время с сочувствием.

— Деда, скажи мне, пожалуйста, зачем я, живая и здоровая, буду лишний раз тебя волновать? Твое сердце не выдержало бы такого. Ты бы с ума сошел там, у себя в Бразилии. Сломя голову бы несся сюда, чтоб лично убедиться, что со мной всё в порядке. Дед, посмотри на меня, — я красноречивым жестом обвожу себя, — со мной всё хорошо. Все обошлось. Жива, цела, здорова, невредима.

Глаза, с сомнением уставившиеся на меня, падают на книгу в моих пальцах. Он шумно выдыхает, чуть погодя выхватывает золотисто-бурый экземпляр, убирает в сторонку и молча обнимает меня. Нежно и мягко. Начинает гладить по волосам, тихо приговаривая:

— Сокровище ты мое, какой кошмар ты пережила… А как бы я пережил такую утрату? Нет, такое я бы точно не пережил.

Моя голова прижата к его груди. Мое обоняние улавливает тонкие нотки дедушкиного запаха, такого родного, такого… вечного. Все мое детство сопровождал именно этот запах. Всегда. Я никогда не понимала: это он сам так пахнет? Или его одежда? Аромат церкви. Да, похожее благовоние стоит в огромных церковных залах, где повсюду тлеют свечи, растекается жидкий воск и разлит в воздухе приятный яркий сандал. Я на миг закрываю глаза и перемещаюсь в детство, но услышав хлопок парадной двери, мы оба как по команде поворачиваем свои головы на звук.

— Мама вернулась со свидания, — говорю я.

— У меня к ней разговор tete-a-tete, — в свою очередь заявляет мой дед важным голосом.

Глава 14. Я устала разбиваться на осколки.

29 июня 2020.

Понедельник.

Кроме меня, этим утром никого нет дома. Тишина — услада для ушей — царит в каждом квадратном миллиметре моего дома. А внезапно наступившее спокойствие и вовсе оберегает мои хрупкие нервы и психику. В последнее время я заметила одну вещь: дышится необычайно легко, когда в окружении нет людей, которые постоянно перекрывают тебе кислород. Сегодня я намерена насладиться этим воздушным, приятным состоянием и не обращать внимания на раздражители, если тем прям не терпится появиться на моем пути.

Мама вчера в ночь вышла на работу, должна вернуться к десяти. А дед с утра пораньше поехал к Софии обрадовать своим приездом и о многом переговорить со своей сокурсницей, лучшим другом со времен университета. Им есть что обсудить. Например, его возвращение на должность директора библиотеки или его забавные, сумасбродные приключения, о которых он мне поведал вчера перед сном, или судьбу найденной в его столе рукописи. Кстати, оказывается, весной, когда я лежала в коме, вышла новая книга Достоевского, которая так сильно нашумела в литературном мире, что Софию пригласил какой-то известный литературный журнал для интервью. И к всеобщему удивлению, та даже не стала раздумывать над предложением, сразу же отказалась: посчитала, что не в праве ничего рассказывать о чужой вещи и выставлять заслуги близких ей людей как за свои. Рукопись же все это время хранилась у нее дома. Я ведь так и не успела забрать ее перед своим отъездом в столицу. Если честно, я вообще забыла про эту историю с романом, не до того было совершенно. Но в конечном итоге мир получил еще один признанный литературный шедевр, и это здорово. Наверное. Да, пожалуй, я бы со всем трепетом оценила это волнующее событие мирового масштаба, если бы была не равнодушна к автору, но увы, меня он как не интересовал, так и не интересует по сей день. Да и вообще, раз уж вспомнили про литературу, хочу отметить, что мои книжные вкусы кардинальным образом переменились. Многое из того, что я любила и ни единожды перечитывала, нынче не приемлю в качестве пищи для размышлений: любимые книги, как бы поразительно это не звучало, больше не волнуют мою душу. Чаще всего я ко всему остаюсь равнодушной. Из числа тех изданий, что я прочитала с момента своего приезда, ни одна не зацепила мое сердце, ни одна не оставила след в душе. Ничто более я не воспринимаю как нравоучение, пропускаю мимо ушей, или сознания, моральную сторону всех сюжетных линий. А последние две недели таких книг с "важной и глубокой смысловой нагрузкой" я вовсе не читаю. Неинтересно. Как-то так.

— Деда, ты уже вернулся? — сидя в гостиной со сборником стихов о природе, бесстрастно замечаю я. Мужчина, закинув коричневый объемный конверт на столик, проходит к соседнему креслу и опускается в него, расслабленно откинувшись на мягкую спинку, кладет руки на подлокотники. — Что это? — скосив взгляд на бумажный пакет, интересуюсь я.

— Рукопись, — с довольным видом.

— Понятно. Как там София?

— Что с ней сделается? — фыркает дед в усы. — Соня в библиотеке, и я тоже с завтрашнего дня приступаю к своим обязанностям.

— На пенсии не сидится? — с пониманием смотрю я на него.

— Представляешь, эти немощные до сих пор толкового директора не нашли. Расхаживал там, правда, один. Молодой. В костюме. Перед нашей Лидочкой стелился. Павлин, — насмешливо подытоживает он.

Сверив в памяти образ одного типа, что на днях беседовал с Лидией, и дедовское описание "павлина", прихожу к выводу, что это он и был.

— Его что, уволили? — Положив закладку меж страниц, я откладываю книжку.

— Уволили, — подтверждает он. — Когда узнали, что я вернулся из-за границы, мне практически сразу же предложили прежнюю должность. Я согласился, и его любезно попросили уйти. Так что я снова директор, внучка, — весело произносит мой глубокоуважаемый Лев Янович.

— Думаю, ты никогда не выйдешь на заслуженную пенсию. Твое шило в пятой точке никогда не позволит усидеть на месте и спокойно доживать свой век.

— Ай-ай, юной леди не пристало так некрасиво выражаться, — весело журит он меня, качая в воздухе указательным пальцем, и я непроизвольно коротко улыбаюсь его излюбленной манере шутить. — А что касается пенсии — более скучного слова я не слышал. Я не хочу, как все эти немощные, увянуть в гуще домашней рутины от скуки. Запомни, внучка, жить нужно красиво и с огоньком, — нарочито серьезно говорит он, а после смеется, чем вызывает улыбку и у меня.

— Знаешь, нечто такое я предполагала. Никогда не верила, что ты можешь усидеть дома и просто заниматься одной каллиграфией.

— Э нет, каллиграфию не трожь — это святое.

— Да-да, твоя душа никак не может без гармонии, — саркастически замечаю я.

Дед еще какое-то время с мягкой улыбкой смотрит на меня, потом вдруг напряженно сводит брови.

— Алекс, я вчера говорил с твоей матерью. Ей тревожно за тебя. Ничего не хочешь мне сказать? — спрашивает резко.

Я закатываю глаза.

— Например?

— Почему ты игнорируешь психологическую помощь? Или почему частенько ведешь себя с матерью так, будто тебе плевать на ее чувства? Она в чем-то провинилась? Что она такого сделала, чтоб заслужить такое отношение к себе? Ты ее родная дочь.