XXXL. Как (не) влюбить(ся) в миллиардера - Инга Максимовская Страница 21

– Козел старый, – рявкнула Лизка, когда мы вылетели пулей на улицу, гонимые треском электрошокера несущегося в наши спины. – Я тебя все равно урою. Вот гад какой. Ты видела, он кнопку тревожную нажал? Давай так, пока время есть, минуты две, пока архаровцы от ЧОПа не явились и нам не наломали. Я обезврежу хрыча, есть у меня одна мулька, а ты разроешь кадку. Или наоборот, ты деда уработаешь, а я цветуечек стырю. Потом его выпотрошим где-нибудь на помойке, заберем «прэлэсть» и аля-улю, гони гусей. Продадим красавчику и махнем в отпуск, – плескала идиотизмом подруга.

– Ты кадку от пола не оторвешь, – подключилась я к умственной инвалидизации Лизка. – Да и за Митрича нам дадут больше, чем он весит. Полезем через туалет. Там на первом этаже окно всегда открыто, помнишь?

– Ты чего раньше-то молчала? Надо же, хоть бы просигнализировала как, что у тебя план есть. А если бы я в рукопашную пошла? Это страшно, ты знаешь.

– Тогда бы тебя уделал дед шокером, – вредно хмыкнула я, и пригнувшись заскользила вдоль стены, очень надеясь, что видеокамеры не простреливают пространство возле стен. Лизка тенью скользнула за мной, что-то бурча под нос.

Окно оказалось открытым, как и всегда. Спасибо уборщице Гальке, которая даже на ночь забывает закрыть фрамугу.

– Я первая, ты за мной, – оживилась Лизавета и легко подтянувшись на руках проскользнула в окно из которого тут же донеслась тихая ругань.

– Ты чего там? – прошипела я, слушая витиеватые экзерсисы подружейки.

– Ничего, это я от радости, – прорычала Ухогорлоносиха. – Не жвачься, лезь давай.

Я подчинилась сразу, вот только мы не учли сразу много факторов: во-первых мои руки отказались поднимать мою же тушку к проему в стене, ибо не выдержали веса. Я подскочила, зацепилась пальцами за подоконник и повисла как… Впрочем, сравнения тут были неуместны. Попыталась влезть в окно, упершись ногами в стену, вышло из рук вон плохо. Огляделась по сторонам, увидела стоящую у ливневой трубы бочку.

– Ну чего ты там? – шипению Лизки позавидовал бы ядовитый тайпан. – Зинка, быстрее давай. Пока нас не накрыли.

Я, пыхтя, подтащила бочку, залезла на нее не без труда, перевалилась через подоконник и проскользнула в сортир. Почти проскользнула. Говорят, что если пролезли шея и голова, значит пройдет все тело. Не верьте. Я дернулась вперед и поняла, что застряла. Часть организма, отвечающая за приключения намертво застряла в слишком узком оконном проеме. Сейчас я начала понимать состояние Винни-Пуха застрявшего в кроличьей норе. Попробовала вылезти назад и взвыла от боли в ягодицах. Боже, какой позор будет, когда приедут ребята из охранного агентства и найдут меня в таком виде. Я дернулась еще раз вперед, послышался подозрительный треск рвущейся ткани, который смешался с льющимся из моего горла стоном.

– Как всегда прекрасна, – раздался насмешливый голос с тыла. Присыпанный песком бас я бы узнала из тысячи голосов. Чертов Холод. Ну почему он всегда так не вовремя? – Сегодня даже более чем обычно. Знаешь, мое ожидание того стоило. Ты неподражаема.

– Лизка, иди одна, я нас прикрою, – обреченно вздохнула я, чувствуя, как сильные руки настойчиво дергают меня за ноги.

Бесконечно можно смотреть на три вещи: как горит огонь, как течет вода и как косячит несносная Промсарделька. Говорят, что еще один вид фетиша – это лицо любимой женщины. Но, во первых влюбиться в это толстое исчадье сможет только слепо-глухо-немой идиот, а во вторых я все больше и чаще обозреваю пухлый тыл похожий на крутобокий персик.

– Где ты берешь такие убогие трусняки? – пропыхтел я, пытаясь выковырять идиотку из дыры в стене, размером с лаз для кошки. – Наверное там же, где откапываешь новые идеи для идиотизма и звезданутых подружек-ведьм?

– Нет, – хмыкнула вредно эта гиена, вываливаясь мне на руки, – там, где ты купил свое великолепное чувство юмора. И мои трусняки не твоего ума дело, между прочим. Вообще странно, что ты так зациклился на этой детали моего туалета, проклятый извращуга.

– Они бы не были моим делом, если бы ты мне их не демонстрировала при всяком удобном случае, жабка. Твои брючата очередные пали смертью храбрых. Неужели я так действую на тебя, что ты готова выскочить из штанов. Горох, кстати, нынче не моден. Сейчас на волне мелкий цветочек и стиль прованс.

– Прекрати так меня называть, я не жабка и не лягушонок, – рявкнуло небесное создание, ощупывая ладошками прореху на дешевых джинсиках и при этом так очаровательно наливаясь пунцовым цветом, что я не выдержал и засмеялся. Мишка, шляющийся рядом, тоже хрюкнул и мне вдруг стало отвратительно мерзко, что этот придурок смотрит на лягушонкин «персик» обтянутый розовым трикотажем в крупный зеленый горох.

– Мы закончили церемонии, или еще поговорим о бельишке? – прорычал я кровожадно, мечтая выколоть глаза моему дружку-приятелю. Но испугалась эта чертова кукла. И краснота на ее лице сменилась мертвенной бледностью. – Какого хрена ты и твоя страшилка тут забыли?

– Работаем мы тут, – выпятил подбородок лягушонок, старающийся быть храбрым львенком.

– И поэтому полезли в окно туалета? Интересный способ проникновения на службу. Я бы сказал, чрезвычайно экзотичный, мой оскал стал видимо совсем уж зверским, потому что губка у толстухи задрожала. Надо что-то делать, пока у меня в башке не лопнула аневризма. Этот ее рот, похожий на лепестки роз. «Я злой и страшный. Злой и страшный» – напомнил себе я и схватился за пряжку брючного ремня. Михуил с интересом посмотрел, что-то проворчал типа «Совсем одурел» и свалил за угол.

– А зачем это вы ремень расстегиваете? – икнуло исчадье, прикусив свою гребаную губу.

– Я обещал надрать тебе зад. Сейчас самое время, – прорычал, выдергивая кожаное оружие возмездия. – Ты ведь приперлась сюда не просто так? Решила спереть то, что сама же заныкала и продать подороже заказчику? – сходя с ума от странного возбуждения я намотал на руку лоскут крокодильей шкуры. – Мелкая, борзая сука.

– А ты, ты, ты, – зарыдала вдруг поганка, – все из-за тебя. Ну, чего же ты замер? Только и можешь, что силу свою показывать. Только вот глумиться над тем, кто слабее – удел подонков. Значит я не ошиблась в тебе, Холод.

– Ты специально дразнишь