Без права на слабость (СИ) - Лари Яна Страница 21

– Твою ж дивизию… так это она? – наконец отмирает Лиховский. В отличие от пышущего яростью Тимура, он вполне расслаблен, можно даже сказать бодр. – Очуметь вы парочка – оба шибанутые. Зато теперь история про пятерых качков заиграла новыми красками. Тебя реально фиг сцапаешь.

– Пошли, – сквозь зубы бросает Беданов, но, смерив хмурым взглядом мою покрасневшую кисть, вместо того, чтобы идти с Матвеем к двери, встаёт ко мне вплотную. От неожиданности задерживаю дыхание, наверное поэтому так отчётливо слышу скрип его зубов. Длинные вымазанные кровью пальцы подхватывают прядь моих волос, и содранные костяшки невесомо проскальзывают от виска вниз по щеке к подбородку. Тимур прикрывает глаза, беззвучно шевеля губами. Что он чёрт подери, делает… считает?! – Больше так не дури, а то сам припечатаю, – уже обычным тоном произносит он пару секунд спустя и, отстранившись, перекидывает через плечо оба наши рюкзака. Ненормальный.

Лиховский должно быть живёт где-то по соседству потому что, распрощавшись со Стёпой за первым же поворотом, большую часть пути мы идём втроём. Я плетусь чуть позади, тайком разглядывая профиль Тимура. Следы проколов на мочке уха, тонкие, почти незаметные полосы шрамов – несколько на нижней челюсти и один, подлиннее, на шее. Точно такие же, только в гораздо большем количестве покрывают его руки, искусно прячась под чернилами татуировки. Сейчас их не видно, но тогда в машине они чётко врезались мне в память.

Словно забыв о моём присутствии, парни шутят, совсем невесело и на предметы далёкие от беззаботности, а в частности – на что готов пойти человек ради денег. Я ловлю себя на том, что то и дело задерживаю дыхание, боясь пропустить хоть слово.

Матвей считает, что главное не переступать через свою совесть.

Тимуру тема неприятна. На мгновение это отчётливо проступает под маской ленивой иронии, но только на мгновение. Затем он так же едко напевает слова песни, припев которой стоит у него на рингтоне:

– Живи по совести – звучит красиво. Кому-то совесть позволяет детей насиловать.

– Кто ищёт, тот найдёт, – подхватывает Лиховский, – сухарь вкуснее с голоду. Не опускай руки, а то пропустишь в бороду.*

– Да уж… – напряжённость во взгляде Тимура перерождается в угрюмую тоску.

Матвей поджимает губы и задумчиво трёт переносицу.

– Слышал, Арман перебирается в столицу. Поедешь за ним?

– Время покажет, – отзывается Беда безликим голосом. – Лих… там будет совсем другой уровень. Другие расценки и условия тоже другие. Не соскочишь.

– Кстати, он заметил, что ты покоцал его Ауди?

– Нет. Он только вчера приехал. Повезло царапина мелкая, хватило воскового карандаша. Ночь проторчал в гараже, зато никто ничего не прочухал.

– Больной, – качает головой Матвей, пиная осколок бутылки, валяющийся под ногами. – Зачем ты вообще её трогал?

– Нужно было впечатлить одну красотку.

Я невольно усмехаюсь, мигом сообразив о какой Ауди идёт речь. Значит, Тимур считает меня красоткой?..

Он замечает эту усмешку и неожиданно улыбается в ответ. Задумчиво и как-то искренне, что ли, отчего сердце замирает пугливым котёнком. У меня нет ни одной причины для симпатии, но взгляд так и тянется к растянутым в улыбке красивым губам.

– До завтра, чудики! – прощается Матвей, в который раз удивляя легкостью, с которой он воспринимает жизнь.

Получив в нос, пусть даже заслуженно, я бы вынашивала обиду не один месяц, и уж точно не смогла б так непринуждённо продолжать общение с агрессором. Мне тяжело их понять: Тимура, Иру, Лихо – каждого. Мы словно слеплены из разного теста. Мы не то, что разные – между нами пропасть.

С уходом Лиховского появляется нервирующая неловкость. Я почти не смотрю на своего спутника, тот в свою очередь благополучно делает вид, будто идёт один. Мирное общение нам пока даётся со скрипом, вернее сказать вообще никак, но мы не сговариваясь ползём со скоростью контуженной черепахи. И на душе отчего-то так спокойно… впервые за последние дни.

У калитки нас дожидается Анжела, фальшивит, напевая какую-то дичь на ломанном английском. Что-то мне подсказывает, её воодушевление не сулит ничего хорошего недавним планам использовать, наконец, скрипку по назначению, а не как зубодробительный снаряд.

– Ну ты посмотри на них! Плетутся две улитки. Вы бы поживее, помощнички – дома работы непочатый край. Плов на плите, перекусите и бегом убирать листву. Нужно успеть до ночи, на завтра дождь передавали.

* Слова из песни "Моя крепость", группы 25/17

Пятьдесят оттенков ненависти

Моё первое знакомство с граблями… пятьдесят оттенков ненависти – от ломоты в спине до лопнувших на ладонях волдырей. Дым от тлеющих куч давно протравил все лёгкие, воспалённые глаза жжёт словно кислотой, порывы ветра леденят взмокший свитер. Работа сделана, а мы с Бедой всё тянем время. Смотрим, как плавно танцуют в сумерках белые клубы и молчим.

– Тимур, – заговариваю тихо, стараясь не спугнуть момент. Уверена, что не стоит даже начинать, но для меня это почему-то важно. Важнее предостережений Иры и собственных претензий.

– М-м-м?

Он прикрывает глаза – расслабленный, такой отрешённый, что я какое-то время кусаю губы, не решаясь продолжить. Ему явно хорошо там, в своих мыслях.

– Чего ты боишься? – он никак не реагирует, лишь незначительно приподнимает бровь, требуя пояснений. – Ты как тот бурсак из «Вия», очертил вокруг себя круг и делаешь всё, чтобы за него никто не переступил. Что ты так тщательно прячешь?

Даже мешковатой толстовке не скрыть, как вмиг напрягаются широкие плечи. Снова я лезу, куда не следует.

– Наверное, как все – берегу свои покой и безмятежность.

Тимур улыбается, но смотрит в сторону. Прячет глаза.

– Врёшь.

И это не провокация, не упрямство, а тихая констатация факта.

– Даже так? И какие будут предположения? – фыркает он, продолжая старательно изображать беспечность.

– Тебя что-то мучает. Возможно из детства. Да нет, точно оттуда. Тебе не хватало заботы, внимания, или может родители постоянно скандалили, или… отец поднимал на вас руку? – последнее предполагаю не без содрогания, полагаясь лишь на свою интуицию.

– Мне жаль, Валерия, – смеётся он, качая головой. Тимур впервые называет меня полным именем, словно нарочно, чтобы отгородиться. – Не знаю, что ты там себе навыдумывала, но придётся тебя разочаровать. Я рос в образцовой семье, примерно такой же невменяемо бесконфликтной как в рекламе майонеза. Регулярно вырезал маме открытки, днями просиживал в отцовском офисе. Чёрт, да меня баловали всей его риэлторской конторой! Можно сказать, я там прошёл инициацию в мужчины, когда вскрыв папин мини-бар, хлебнул всего понемножку и довершил это дело молодецким сном в обнимку со свежим номером плейбоя. Так что не нужно натягивать сову на глобус, приписывая мне несуществующую драму. Я доходчиво объяснил?

– Куда доходчивее. Ты раздавлен родительским разводом.

– Я раздавлен твоей твердолобостью! – дурашливо стучит он согнутым пальцем мне по лбу. – Козлу чтоб быть козлом не нужны причины. Я просто таким родился, Холера.

– Ещё раз так меня назовёшь – покусаю!

–Сначала найди меня, – заразительно улыбается он, растворяясь в дымном облаке.

Мне и правда хочется кинуться следом, заливаясь беспечным смехом, но вместо этого я словно врастаю ногами в землю. К чему всё: попытки понять, оправдать – дань полутора месяцам виртуальной близости? Разве эта наша связь не должна была сгинуть ещё там, в пролеске? Должна была. Но что-то пошло не так, слишком живучей оказалась зараза – её топчут, а она крепчает. Ширится, раздирает, жжётся. Мои к нему чувства кипят таким противоречием, что наворачиваются слезы, будто внутри всё стянуто волдырями.

Опустив плечи, бреду между деревьев никуда конкретно не направляясь, а просто жду, когда буря в груди немного утихнет. Почему он такой? Неужели дело в бывшей девушке? Да нет… Что-то мне подсказывает Беда не из тех слабаков, кто, разочаровавшись в одной поставит крест на всех остальных, но иного объяснения пока на ум просто не приходит.