Патриция Пелликейн - Опасная стихия Страница 21

Долго, бесконечно долго он всматривался в ее черты. Чтобы наброситься на человека без видимой причины, нужно основательно повредиться в рассудке, и ему следовало не злиться на нее, а пожалеть. Но Майку в своей жизни приходилось видеть всякое. Что, если это всего лишь игра? Он решил не искушать судьбу.

— Я так больше не могу… Я не вынесу… Убей меня — и покончим с этим, — бормотала женщина, а потом снова принималась жалобно стонать.

По всем признакам она все еще не пришла в себя. Но Майк больше не доверял ей. Поднявшись, он заметил, что пальто на ней разошлось и грудь обнажилась. Он презрительно скривил рот. Что это, еще одна попытка его разжалобить, заставить позабыть, что минуту назад она едва не вышибла ему мозги?

— Лежите и не двигайтесь, — проворчал он. — Я скоро вернусь.

Майк хотел было скомандовать собаке «охраняй!», но передумал. Глупый пес даже не сумел предупредить своего хозяина, что его ждет засада, а ведь для этого ему было достаточно всего разок тявкнуть. Майк надел пальто и нахлобучил на голову шляпу, прикрывая шишку, которая пока что была невелика, но увеличивалась в размерах с каждой минутой.

Когда мужчина встал и отошел от нее, в сознании у Мэгги произошел перелом и страх уступил место недоумению. Он уходит! И это после того, как она лежала под ним, вся в его власти? Но почему?

Тогда и только тогда она поняла, что ударила кочергой не Генри, а совсем другого человека. Она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но он вышел из дома и захлопнул за собой дверь.

Мэгги уселась на полу в гостиной. Совсем одна, если не считать собаки, которая с любопытством на нее поглядывала. Она попыталась размышлять, разобраться в этом новом для нее мире. Но облегчение оттого, что она осталась жива, затопило ее с головой, и Мэгги снова залилась слезами.

Понадобилось не менее пяти минут, прежде чем ей удалось совладать с собой, прекратить плакать и заставить себя подумать о человеке, который только что вышел из дома. Интересно, куда это он направился? Помнится, он был зол на нее. Еще бы ему не злиться! Каждый бы на его месте пришел в бешенство, если бы его без всякой на то причины огрели кочергой.

Должно быть, Майк Стэнфорд решил, что она сошла с ума. Возможно, он и прав — кто знает? Не лишено вероятности, что события последних дней и впрямь лишили ее рассудка. Мэгги нахмурилась. Помнится, Майк пробурчал нечто вроде «что это вы замышляете?». На что это, интересно знать, он намекал? Непонятно.

Оказавшись во дворе, Майк обошел вокруг дома, высматривая на снегу следы. Ни одного. Тогда он направился к амбару. Снова ничего. Если бы эта женщина имела какой-то преступный план, ее сообщник наверняка бы прятался около дома или в амбаре, дожидаясь условного сигнала.

Майк покачал головой. Воображение завело его бог знает куда. Ничего она не замышляла и никакой преступницей не была. Ее поступок имел какое-то простейшее объяснение. Может быть, он ее напугал? Или она вдруг решила, что перед ней тот самый злодей по имени Генри?

Майк вошел в дом. Все лампочки и осветительные приборы были включены — даже на кухне горел свет. Интересно, что она придумала на этот раз? Он направился на кухню, где что-то падало и гремело.

Обнаружив, что гостья роется у него в кладовке, Майк неслышно подкрался к ней и гаркнул:

— Что это вы здесь делаете, а?

Женщина заверещала диким голосом и упала головой вперед. При других обстоятельствах это потешное зрелище до того рассмешило бы Майка, что он и сам, наверное, не удержался бы на ногах. Он и вправду чуть не упал, но не от смеха, а от ее пронзительного крика, от которого, казалось, у него вот-вот лопнут барабанные перепонки.

— Знаете что, леди? — произнес он, переводя дух. — Если вы будете так вопить всякий раз, когда я окажусь поблизости, меня может разбить паралич.

Мэгги, вся в пыли и паутине, выбралась наконец из кладовки.

— Извините. Я не слышала, как вы вошли.

— Так что вы все-таки делаете? — поинтересовался Майк.

— Ищу совок, швабру и тряпку.

— В кладовке я ничего этого не держу.

— Я уже поняла… — протянула Мэгги. Насколько она успела заметить, в кладовой он хранил жестянки с собачьей едой и свою винтовку.

— Все это хранится у меня в прачечной.

— В этом есть определенный резон, — заметила Мэгги, обращаясь преимущественно к себе самой.

Прачечная оказалась небольшой комнатой, где стояли стиральная машина и сушилка, а также хранилось множество всевозможных предметов, не имевших никакого отношения ни к белью, ни к стиральным порошкам. К примеру, там находились лопата для разгребания снега, та самая швабра, которую Мэгги искала, и большая железная жаровня. На стенах висели свернутые в кольца веревки, а также всех размеров капканы и ловушки в виде клеток. В одном углу стоял ящик для инструментов, в другом — сломанный торшер. Корзина для грязного белья, пачки со стиральным порошком, флаконы с отбеливателем и моющими жидкостями занимали только две полки, висевшие на вмурованных в стену кронштейнах.

Пока Мэгги разгуливала по прачечной и с критическим видом разглядывала его хозяйство, у Майка в душе копилось раздражение. Прежде, до ее появления, он полагал, что в собственном доме он вправе класть и вешать свои вещи куда ему вздумается. Но об этом он говорить не стал.

— Почему вы меня ударили? — спросил он.

Мэгги вышла из прачечной, вооруженная шваброй и совком, и стала собирать осколки стекла, лежавшие на полу гостиной. Свою добычу она вынесла на кухню и выбросила в мусорное ведро.

— Я подумала, что вы — Генри.

Майк и сам пришел примерно к такому же выводу, но тем не менее решил продолжить допрос:

— С какой стати Генри должен был оказаться у меня на кухне и распивать там кофе?

— Я не знала, что вы пьете кофе. Я подумала, что ко мне в темноте кто-то подбирается. И потом, с чего это вам вдруг вздумалось пить кофе среди ночи?

Майк неожиданно для себя начал оправдываться, что еще больше увеличило его раздражение.

— Так было уже пять часов!

— И что с того?

— Как что? Пора вставать. Вы не забыли, что мы на ранчо?

— Наверное, забыла. Кстати, а вы говорили мне, что живете на ранчо?

Майку вдруг стало стыдно. Она вчера была в ужасном состоянии. Хорошо еще, что наутро вспомнила собственное имя. А он заладил про свое ранчо… Кричал на нее… А все потому, решил он, что у него чертовски болят плечо и голова. И еще — нога. С чего бы, спрашивается, болеть ноге? Ведь по ноге она вроде его не била?

Он опустил глаза и увидел торчавший в бедре осколок разбитой кружки. Он прикоснулся к осколку пальцами и застонал: тот засел глубоко и крепко. Этого еще не хватало! Вообще денек складывался так, что лучше всего было завалиться в кровать, проспать минимум сутки и снова начать жить с завтрашнего утра.