Николас Спаркс - Последняя песня Страница 22

— Какие дела? И куда ты идешь сейчас?

Именно этого она и старалась избежать.

— Не твое дело.

— И сколько тебя не будет?

— Не знаю.

— Вернешься к обеду или к ужину?

— Не знаю, — повторила она. — Я ухожу.

Отец снова стал играть. Третья пьеса, с которой она высту­пала в «Карнеги-холле»!

С таким же успехом он мог поставить диск матери!

— Мы сегодня собираемся запускать змеев! Я и па!

Ронни, словно не слыша его, резко повернулась к отцу:

— Да замолчи ты!

Он перестал играть.

—Что?

— Музыка, которую ты играешь! Вообразил, что я не узнаю пьесы? Я понимаю, что ты делаешь, и уже сказала, что не подой­ду к пианино!

— Я тебе верю, — кивнул отец.

— Почему же ты пытаешься заставить меня изменить реше­ние? Почему каждый раз, когда я тебя вижу, ты сидишь тут и ба­рабанишь по клавишам?

Отец, казалось, искренне недоумевал.

— К тебе это не имеет никакого отношения. Просто... так я себя лучше чувствую.

— А меня от этого тошнит! Не понял еще? Ненавижу пиани­но! Ненавижу, когда приходится играть каждый день! И видеть не могу эту чертову штуку!

Не дожидаясь ответа, она повернулась, выхватила печенье у Джоны и вылетела за дверь.

Прошло часа два, прежде чем она отыскала Блейз в том же музыкальном магазине, где они были вчера, в паре квар­талов от пирса. В первое посещение Ронни не знала, чего ожидать: подобные магазины казались устаревшими в век айподов и «Youtube», но Блейз заверила, что оно того сто­ит, и не преувеличила. Кроме дисков там были настоящие альбомы с виниловыми пластинками: тысячи альбомов, мно­гие — коллекционные, включая ни разу не открытый экзем­пляр «Эбби-роуд», и пластинки на сорок пять оборотов, прос­то висевшие на стенах, с подписями знаменитостей вроде Эл­виса Пресли, Боба Марли и Ричи Валенса. Ронни поразилась тому, что пластинки не заперты под замком. Они, должно быть, дорогие, но парень, который управлял магазином, вы­глядел так, словно навек остался в шестидесятых и знал всех музыкантов. Длинные седые волосы были стянуты в доходив­ший до талии хвост, а на носу сидели очочки, как у Джона Леннона. Сандалии, гавайская рубашка... И хотя Ронни он годился в дедушки, все же знал о музыке больше, чем любой из ее знакомых, и со знанием дела рассуждал о многих пред­ставителях андеграунда, которые были абсолютно Ронни не­известны. Вдоль задней стенки были разложены наушники, чтобы покупатели могли прослушать альбомы и диски и записать музыку на айподы.

Заглянув в окно этим утром, она увидела Блейз, прижимав­шую наушники к уху одной рукой и отбивавшую ритм по сто­лу — другой.

Видимо, она вовсе не собиралась проводить день на пляже. Ронни глубоко вздохнула, прежде чем войти. Как бы ни пар­шиво это звучало, она считала, что Блейз вообще не должна пить, но все же надеялась, что та была настолько не в себе, что не помнила случившегося. А еще лучше, если бы она была на­столько трезвой, чтобы понять: Ронни Маркус не интересует.

Шагнув в проход, где продавались диски, она сразу поняла, что Блейз ее ждет, потому что уменьшила громкость, хоть и не сняла наушники совсем, и обернулась. Ронни все же слышала музыку, что-то оглушительное и агрессивное, хотя не знала на­звания. Блейз собрала диски.

— Я думала, мы подруги, — начала она.

— Мы и есть подруги. И я искала тебя, потому что не хоте­ла, чтобы ты не так поняла случившееся прошлой ночью.

Лицо Блейз было словно высечено изо льда.

— Это когда ты просила Маркуса погулять с тобой?

— Все было не так, — умоляюще пробормотала Ронни. — Я не просила его. И не понимала, в чем заключается его игра.

— Его игра? Его?

Блейз отшвырнула наушники.

— Я видела, как ты на него смотришь! И слышала, что ты сказала!

— Но я ничего не говорила! И не просила его погулять...

— Ты пыталась его поцеловать!

— О чем ты? Я ничего подобного не делала.

Блейз шагнула вперед:

— Он сам мне сказал!

— В таком случае он лжет! — отрезала Ронни, стараясь дер­жаться спокойно. — С этим парнем явно что-то не так!

— Нет-нет... даже не начинай...

— Он лгал тебе. Я бы ни за что не стала его целовать. И он мне даже не нравится. Я и пошла с вами только потому, что ты настояла!

Блейз долго молчала. Ронни гадала, сумела ли достучаться до нее.

— Да ладно, — сказала наконец она тоном, не оставлявшим сомнения в значении слов. Она прошла мимо Ронни, толкнув ее, и направилась к двери. Ронни смотрела вслед, не понимая, обижена она или рассержена таким обращением, прежде чем ре­шить, что, вероятно, тут присутствует и то и другое.

Вот тебе и попытка помириться!

Ронни не представляла, что делать дальше. Она не хотела идти на пляж, но и домой возвращаться не было ни малейшего желания. Машины у нее не было. И она никого здесь не знала. Это означало... что? Провести лето на скамейке, где она будет кормить голубей, как полубезумные старики в Центральном пар­ке? В конце концов она даже будет давать им имена...

Она подошла к выходу, но остановилась, оглушенная воем сигнализации. С любопытством оглянулась, и только тогда по­няла, что случилось. Из магазина был всего один выход.

Не успела она опомниться, как менеджер бросился к ней. Ронни не пыталась бежать, зная, что ни в чем не виновата. Когда менеджер попросил у нее сумку, Ронни спокойно ее протяну­ла, посчитав, что произошла ошибка. И пребывала в этой уве­ренности, пока мужчина не вынул из сумки два диска и с полдюжины пластинок с автографами. Значит, Блейз специально поджидала ее. Именно эти диски она держала и, кроме того, ус­пела снять пластинки со стен. Потрясенная, девушка с трудом сообразила, что Блейз все это задумала заранее.

Почти теряя сознание, она услышала, как менеджер преду­преждает, что полиция уже едет.

Стив

Купив необходимые материалы, в основном клееную фане­ру и гвозди, Стив и Джона все утро заколачивали нишу. Полу­чилось не очень красиво, отец, наверное, умер бы от позора, но Стив считал, что сойдет. Коттедж рано или поздно снесут, по­скольку без него земля будет стоить больше. Домик стоял в ок­ружении трехэтажных особняков, и Стив был уверен, что сосе­ди считали коттедж бельмом на глазу, обесценивавшим их соб­ственность.

Стив забил гвоздь, повесил фотографию Ронни и Джона, ко­торую забрал из алькова, и отступил, чтобы полюбоваться делом рук своих.

— Что ты думаешь? — спросил он.

Джона наморщил нос.

— Думаю, мы сделали уродливую фанерную перегородку и повесили на нее фотографию. И больше ты не сможешь играть на пианино.

— Знаю.

Джона склонил голову набок: