Ты всё ещё моя - Елена Тодорова Страница 22

Напряженно тяну ноздрями воздух. Делаю вид, что нагло втискивающийся передо мной мудак отнимает все мое внимание. Но секунд пять спустя кивать все же приходится.

С мамой мы никогда не поднимали тему Богдановых, и все же я знаю, отец не мог ей не рассказать.

– Она выглядела очень расстроенной. Мне ведь не показалось?

– Не знаю. Я не заметил, – голос сухой, аж трещит.

Нутряк скручивает. По плечам и спине летит дрожь. Но перед своим сознанием я упорно отметаю все эти реакции.

– А я заметила, – будто бы просто рассуждает мама. – Мне кажется, она и убежала, чтобы не расплакаться перед нами.

– Не выдумывай, – шумно выдыхаю.

– Я не выдумываю. Анализирую то, что вижу, – отражает спокойно. – Ты тоже раньше был весьма сообразительным, высоко эмпатичным и, я бы даже сказала, мудрым.

Мама выдает и замолкает. Проезжаем коттеджный поселок, который ей нравится, и она, как обычно, подвисает, любуясь обилием зеленых насаждений.

– Последнее ты к чему? – не выдерживаю, хотя не собирался впрягаться в этот странный диалог.

– Да ни к чему, – пожимает плечами. – Удивилась, что ты не заметил. Вот и все.

Вздох, который я произвожу, волей-неволей получается шумным. В груди, будто шквальный ветер поднимается. Заворачивает по периметру, усиливая то дикое жжение, что назойливым фитильком точится в левой части с тех самых пор, как в моей жизни снова появилась Богданова.

Лучший способ закрыть тему – оставить фразу собеседника без ответа. Поэтому я и молчу, несмотря на то, что вдруг находятся сотни слов относительно ситуации и около нее. Гашу все, лишь бы не прорвало то самое, что мне на хрен не надо.

– Папа говорил, что только на выходные приедет? – спрашивает мама пару минут спустя.

Киваю с некоторой долей облегчения. Переключились.

– Да, говорил, что в понедельник обратно придется лететь.

– Сплошные проблемы с этим филиалом. В столице будто какие-то другие законы и нормы. То, что проходило у нас в Одессе, там не проходит.

– Ну, какие законы, мам? – усмехаюсь я. – В каждом регионе свои загоны. Так было всегда. Папа спокоен, и ты не нервничай зря. Все решится, просто на неделю позже.

– Хочется, чтобы он был дома. Я не привыкла вот так, порознь. Тяжело.

– Тяжело, но мы справляемся.

– Еще эти обследования… Раздражает, что все затягивается.

– Уверен, все под контролем, мам. Евгений Михайлович просто дотошный человек, потому и гоняет тебя по всему списку, – смеюсь, чтобы хоть как-то ее взбодрить.

– Да уж, – подхватывает мама. – Точно, по всему! Все, что можно исследовать! Все! Все я пройду!

– Воспринимай как квест.

– Стараюсь. Мне нельзя умирать!

– Конечно, нельзя! Что за разговоры вообще, ма?!

– Я еще хочу внуков увидеть.

Либо у меня баланс на нуле, либо эта фраза реально какая-то аварийная. Пробивает ту самую жгучую точку. Насквозь, блядь, влетает. Морщусь и отворачиваюсь к боковому окну.

– Что? – мама смеется, воспринимая мою реакцию как-то по-своему. – Почему вас, молодежь, так пугают разговоры о детях? Они не страшные и не противные. Вон, какой Кир папочка! А ведь вы с ним ровесники! Ты бы тоже уже мог… Боже, Артем, мягче тормози, пожалуйста. Я чуть в лобовое не вылетела.

– Меня не пугают разговоры о детях, – все, что сообщаю ей после выдоха.

Мама молчит. Чувствую, что смотрит. Я же тупо пялюсь на красный сигнал светофора. Он быстро расползается кляксой. Моргаю, собирается обратно.

– Что у вас с Лизой тогда произошло? – интересуется мама тихо, крайне осторожно и, несомненно, участливо.

Но я ведь об этом не разговариваю. Я об этом даже не думаю!

– Просто разошлись, мам. Как и тысячи других пар в нашем возрасте.

– А сейчас? Вы начали снова общаться?

Где этот ебаный зеленый?!

– Не особо.

– Ладно, – вздыхает. – Вижу, говорить ты не хочешь.

– Да просто не о чем, – выдаю с наносным равнодушием к теме.

– Поняла.

Сразу после обследования закидываю маму домой и рулю к третьей паре в академию. Только глушу мотор и выбираюсь из тачки, из дверей главного входа появляется Богданова.

За грудиной резко что-то подрывается. И на этот раз уже не просто ветерком закручивает. Мощным ураганом выписывает, угрожая вынести на хрен преграду в виде моих ребер. И не только ребра. Эта бешеная лавина берегов не видит.

Кровь летит толчками. Дико буянит по своим каналам, явно рассчитывая, что в конце одного из них имеется выход.

Из всего, что успевает вырваться и залить мне грудь, признаю лишь похоть. Остальное – сначала в игнор, а после экстренной перекачки свежего кислорода – необработанным хламом в утиль. Кажется, что крайней точкой становятся кулаки. Когда их стискиваю, ощущаются нереально тяжелыми.

Шагая Дикарке навстречу, отмечаю гул во всем теле и долбаный тремор в ногах. Маркеры знакомые. Сами по себе тревоги не вызывают. Частенько подобное состояние ловлю после напряженного матча или по выходу из тренажерки. Вот поэтому я и это со спокойной совестью игнорирую.

Замираем друг перед другом точно так же, как и вчера в кинотеатре. Только сегодня, несмотря на всесторонний обзор, реально тет-а-тет случается. Пара минут двадцать, как началась, и из болтающихся прогульщиков во дворе оказались только мы с Богдановой. В одно и то же время.

Глаза в глаза.

Звезды погасли. Вместо них какая-то бушующая бездна клубится. Что она там такое производит, что мне в позвоночник будто молния влетает и пускает по организму ток?

Дикарка поджимает губы, прерывисто вздыхает и вдруг дергается вбок,