Поцелуй Однажды: Глава Мафии - Ольга Манилова Страница 22

На ее закрытый рот ладонью во время оргазма Роман реагирует хмуро. Но после она старается выдаивать его по полной и мужчине самому приходится сдерживаться, так как они в квартире не одни. Кира даже слизывает каплю смазки прямо с головки, и после Карелин шепчет много обещаний и глупостей ей на ухо.

Глава 9 КАРЕЛИН

Когда Солдат впервые протягивает тринадцатилетнему Роману ствол, похороны бабушки только заканчиваются. Дед заставляет его выстрелить в облезлое поломанное зеркальное трюмо во втором гостевом домике, и треплет по взлохмаченным черным волосам внука, когда ни одна пуля не рикошетит.

— На твоей стороне только оружие и кулаки, и, может быть, ты сам, если повезет. Мне повезло, — наклоняется дед к выщербленной древесине и крутит пулю в старческих руках, — на моей стороне еще была твоя бабушка. Теперь ее нет. И да, мы были против твоего «отъезда» во всякие Лондоны. Как видишь, жизнь так устроена — быть просто против всегда недостаточно.

Карелин приезжает на заброшенный судостроительный завод в тот летний день, ибо надумал себе в привычку устраивать редкие, но неожиданные визиты ребятам на нижних галерах иерархии.

Ему не нравятся ни ступени, ни уровни, ни то, как устроена иерархия.

Ни паруса, под которыми качается по волнам это продырявленное судёнышко его жизни.

Наверное, уже давно слишком плевать, чтобы что-то менять, но Карелин очутился на вершине городской мафии в том числе и из-за потребности контролировать — хоть что-нибудь, и желательно в его же собственной жизни, — поэтому такие визиты приносят облегчение и временно усмиряют жалкого жадного зверя, что беспокойно прогуливается у Ромы за грудной клеткой… много-много лет. Может быть, всегда.

И скорее всего, навсегда.

У монстра-химеры случается шанс приподнять голову и издать сокрушительный рев, растерянный и агонизирующий, когда Карелин видит Киру, эту миниатюрную, серьезную на вид девицу, и она бесстрашно наставляет на него ствол и…

… и зверь умолкает.

Карелин всегда ненавидел шум. Избегал долгого нахождения в общественных местах, на крупных мероприятиях, концертах, кинотеатрах, а в ночном клубе бывал только раз. Шум едким дымом истончал все и до того суматошные мысли, и принимался чавкать душой. То, что от нее осталось.

Но тогда, замерев в привычной позе, с засунутыми руками в карманы брюк, и контролируя дыхание от реакции на ее взмокшее милое лицо, он вдруг понял, что какая-то часть шума всегда присутствовала в нем самом. Что-то вечно копошилось и царапалось — может, зверь, черт его знает? — на задворках сознания, делая его существование невыносимым, а теперь…

… теперь оно прекратилось.

И Карелин об этом узнал только когда оно исчезло.

Он никогда не видел столь соблазнительного рта как у Киры — он вообще прежде ни о чьих губах и ротовых полостях особо не задумывался — но она закусывает губу, и теперь вспухшая складочка возвращается на место, несколько увлажненная и покрасневшая, и ему надо устоять на ногах теперь — это чертовски сложно — и он по инерции ступает вперед, потому что так удержаться легче.

Таким людям, как Роман падать нельзя. Когда такие падают — они необратимо рвут реальность в клочья и таранят фундамент, утягивая за собой всех находящихся рядом.

И на том клятом заводе, потом Кира стонет ему в рот и глупо цепляется за его растерявшееся и плохо контролируемое тело, и Карелин смотрит на растерзанные его же поцелуем губы и знает, — он теперь знает точно, — что все это будет его, и Кира будет его, иначе ничего другого уже не будет.

И в последующей схватке — в жалкой попытке вернуть жизни былую иллюзию контроля — с этим знанием он предугадываемо проигрывает.

Он и впрямь ползет едва ли не на коленях к Кире через девять дней после выписки из больницы, просто та ничего об этом не знает и ничего не понимает — да и откуда ей знать? С чего бы ей тоже быть неуравновешенным монстром, воющим на каждую луну, лишь потому что если не последовать новоприобретенному знанию — то лучше застрелиться.

Не то чтобы Рома в последние дет двадцать сильно переживал о пуле в собственной черепной коробке, просто… после того как он прошелся по тому подъезду… и представил как падала каждая капля крови… пролет за пролетом… и свернул шею ее отцу… у него в башке поселилась незваная мысль: вообще-то его очень интересует, что будет дальше с Кирой, если тот, кто должен наказывать за каждую каплю крови или упавший волос с ее головы, вдруг окажется со свинцом в голове.

Эта мысль сулила перспективы пострашнее, чем собственный конец. Наверное, потому что мысль, в отличии от пули, уже в башке побывала.

Что-то треснуло у него внутри, когда она пистолетом приказала Карелину не подходить, и разошлось разломом зырящим на него пропастью. Проштопывая обломанные изгибы реальности нитью нервущейся и ровной. Словно тут же подготавливая израненные края соединиться обратно.

Карелин не знает, как он будет держаться, и как он собирается не спугнуть ее — смехотворная надежда и мечта; не было в жизни никого, кого бы он не пугал, и даже мать от него отказалась в конечном итоге — но Рома однозначно пробует, потому что физически теряет способность этого не делать. Не пробовать с Кирой.

Он всегда был жадным — вечно падающим в пропасть помешательства — ублюдком.

Он придержит монстра-химеру на цепи из собственных сосудов — тем более, теперь так тихо, так спокойно порой, — и если надо будет, сам вложит Кире в руки оружие.

Она стоит к нему полубоком, задумчиво клацая вместе с братом кнопки телевизора в гостиной, и в Кире нет ничего примечательного, кроме того, что Рома от нее взгляда отвести уже никогда не может — потому что все в ней примечательно для него самого. Пригубив виски, он все еще смотрит на ее миловидный профиль перед тем, как отвлечься на телефон — северные «исправились», Серов на горизонте и хочет встречи, армяне открывают новый рынок и нужен договор — и выключает смартфон.

Вчера была открыта коробка противозачаточных, и не то чтобы Карелин на что-то серьезно надеется — откровенно признаться, ему уже главное к ней хоть как-то прикоснуться.

Последнюю неделю они каждый вечер проводили вместе: тут, в