Плен - Ирина Сергеевна Яровая Страница 22

величием. У водителя произошли проблемы с машиной, он позвал помочь моего сторожа, всё произошло за долю секунды, я поняла, что если сейчас не побегу, то я в этом рабстве надолго, я не смою позора с тела, если будут стрелять, это всё же лучше такой жизни. И я дала дёру. Я побежала через проулки, никого не замечая, не оборачиваясь, пока не увидела огромный торговый центр, где можно было затеряться в толпе. Они видимо не сразу заметили, у меня было минут десять скрыться из виду. Я забежала в дамскую комнату, отдышалась. Я готова была вообще оттуда не выходить, потому что очень боялась встретить их. Я проторчала там около двух часов, пока не примелькалась уборщице. Она начала меня расспрашивать, но я абсолютно ничего не поняла из того, что она мне говорила. После слова «Help me», она позвала администратора, и мы общались через неё. Я не хотела никого посвящать в свои проблемы, я не знала, насколько у людей, от которых я сбежала, всё схвачено. Я сказала, что у меня украли сумочку со всеми документами и деньгами. Мне посоветовали обратиться в посольство, но это надо было ехать в Анкару, без документов и денег у меня не было шансов. Джемила (так звали уборщицу) предложила мне поработать прислугой в загородном доме, заменить её приятельницу, которая уехала домой, предположительно три месяца. Я понимала, что это идеальное прикрытие, но три месяца, эта перспектива совсем меня не прельщала, но это единственный выход. И я приступила. Я очень боялась выходить на улицу, было невероятно сложно адаптироваться в чужой стране, к чужим людям и чужой работе. Я вставала с первыми петухами и ложилась последняя в этом городе. Я загрузила себя работой, чтобы не думать, чтобы растоптать всё в себе. Я лежала, как овощ после трудного дня, а мне хотелось выбежать в лес и кричать, пока голос не осядет. Больно, когда тебя лишают конечности, но ты привыкаешь жить без руки или ноги, приспосабливаешься. А душевная боль, она затвердевает в глубине души, и ты таскаешь эту ношу всю жизнь. Я находилась в некой абстракции, как будто это не я, это не со мной, просто смирение и работа. Режим зомби.

Люди, на которых я работала, оказались вполне порядочными людьми, они сами после месяца работы, отвезли меня в посольство и помогли отправить меня на родину. Мы не вступили с ними ни в какие отношения, ни дружеские, ни даже рабочие, они не замечали меня, а я их, я замкнулась и под предлогом незнания языка всё время молчала. Поэтому они даже не заметили моего отъезда. А я, как только села в самолёт, постаралась забыть лица, имена и всё, что с ними связано.

Но я не забыла поступка. Это так сильно ударило меня, что я очнулась только в Москве. Я приехала в пустую квартиру. А раньше тут везде был смех. И он. И мы. А тут никого. Ничего. Всё выгорело. Как только я очутилась в своём районе, меня накрыло такой сильной депрессией, что я просыпалась по нескольку раз за ночь и не могла дышать. Я ни разу в Турции не проронила слезу. А дома, мои рыдания слышали все соседи. Я не могла сдерживать себя, не могла смотреть на улицу, где мы гуляли, не могла одевать вещи, в которых он меня видел, не могла спать на кровати, где мы лежали вдвоём. Музыка вся оказалась под запретом. Я даже не знала, что я такая мямля.

Прошло два месяца затворничества, я даже Мию не видела. Не могла, чтобы меня кто-то видел такой, меньше всего мне хотелось сочувствия. Это моя драма, я должна была сама перелистнуть этот лист. И это произошло. Я нашла силы, устроилась на новую работу, которую давно хотела попасть, по словам очевидцев даже мой взгляд стал строже. Я просто нашла новые цели, новые жизненные импульсы. Но до встречи с тобой, моё сердце всякий раз дрожало при упоминании отношений. Это моя история. И ты второй человек, который посвящен в неё. Я не хотела, но тебе видимо нужно было это знать, чтобы ты не думал, что моя отстранённость связана с тобой.

Всю историю он молчал, иногда я только замечала, как сжимались его кулаки, и напрягалась челюсть. Он обнял меня, поцеловал, я выдохнула.

– Ты можешь мне сказать его фамилию и имя?

– Я тебе ничего говорить не буду. Наказание само находит преступника.

– Я не могу этого просто так оставить.

– А я не могу позволить тебе ворошить эту историю, я забыла и простила. Ты знаешь, и я рада. Теперь забудь.

– Я люблю тебя, Элла. Чтобы я не делал, всё будет только ради тебя. Я никогда тебя в обиду не дам. Ты мой стимул, мой маяк.

Он поцеловал меня так страстно, как только любящий мужчина может поцеловать любимую женщину. И без слов я поняла, что я заполнила его сердце. Последние сомнения отпали, как и моя одежда, час спустя. Евдокия Лопухина превратилась в Астарту. Мы смеялись, лежали на полу, голые и счастливые. Новый лист календаря отлетел, и началась новая жизнь.

Я уснула в его объятиях. В объятиях нежности и любви. Мне кажется, даже во сне улыбка не спадала с моего лица.

Посреди ночи раздался звонок.

– Эллик, забери меня срочно с этого ада, адрес скину смс.

– Что? Что случилось?

– Нет времени всё рассказывать. Моей жизни ничего не угрожает, не переживай, просто мне надо срочно отсюда уехать.

– Я поняла тебя. Береги себя, жду координаты.

Я хотела выбежать, прямо так. Сонная, в халате и домашних тапочках, но Саша решительным тоном заставил меня одеться, упаковал в зимнюю куртку и только тогда мы отправились за Лерой.

Кое-где ещё взрывали салюты, люди бродили по улицам с шампанским и криками, в толпах мелькали Дед Морозы и Снегурочки, ощущение праздника не покидало, пока мы не выехали за город. Волнение приближалось также быстро, как ехала машина. Вот оно уже сковало мою шею и стало не хватать воздуха. Я открыла окно. Подул холодный ветер, несколько снежинок залетели и тут же растаяли.

– Ты заболеешь, закрой окно. Не переживай так, милая, я уверен с ней всё в порядке, а если нет, я перебью там всех.

– Да я сама готова перестрелять целиком и каждого, если её хоть пальцем кто-то тронул.

– Уух. Да ты страшна в гневе. Моя маленькая Бонни.

– Шутки сейчас единственное, что