Светлана Демидова - Отдай мне мужа! Страница 22

В холле я на ощупь нашел выключатель. От вспыхнувшего света веки Евы дрогнули. Она еще сильнее зажмурилась, а потом неожиданно резко открыла глаза. Затем безучастно, как только что прооперированный больной, приходящий в себя после наркоза, огляделась.

– Где Герман? – пробормотала она.

Я провел Еву в гостиную. Там было тепло и уютно. Коллекция маленьких флакончиков под мягким светом люстры заискрилась и засверкала. Ева, скинув на пол шубку, спотыкаясь, добрела до широкого дивана, обтянутого желтой тканью, обессиленно рухнула на сиденье и уткнулась лицом в одну из сине-желтых подушек, разбросанных на нем. Я поднял шубку, положил на кресло и подошел к Еве. Черное, на вид безумно дорогое платье плотно обтягивало ее восхитительное тело. Все в ней было прекрасно: линия спины, красивого рисунка бедра, тонкие предплечья, длинная шея с нежным пушком совсем светлых волос. И в этот момент я увидел всю сцену как бы со стороны: очаровательная женщина, лежащая на роскошных подушках, а на краешке дивана, точно лицеист, пришедший в гости к очень красивой подруге семьи, – неуклюжий, скованный, обливающийся холодным потом худосочный господин.

– Что же делать? – прошептал я.

Нас окружала полная тишина, я слышал только стук собственного сердца. Мне почему-то казалось, что я знаю эту женщину с очень давних пор. Я осторожно коснулся ее плеча. Она ничего не почувствовала, оставшись совершенно безучастной к моему прикосновению. На столе я заметил в оправе из черненого серебра еще одну фотографию ее мужа. На ней он был запечатлен в теннисной форме. Герман улыбался, и улыбка преобразила его лицо, сделав молодым, почти мальчишеским. Надпись, исполненная свободным и смелым почерком, пересекала белую рубашку: «Моей любимой красавице – от всего сердца». Не очень-то оригинально, но разве может быть оригинальным влюбленный мужчина?

– Ева! – позвал я.

Мой голос словно вывел ее из гипнотического состояния, и, повернувшись, она взглянула на меня. К лицу ее от того, что она лежала, уткнувшись в подушку, прилила кровь. Вглядевшись в меня, она страшно удивилась, потому что наконец осознала, что я незнаком ей.

– Кто вы? – спросила Ева.

– Меня зовут Игорь Вишневский, я журналист, – представился я. – Я должен поговорить с вами.

– Журналист? – Женщина выглядела обескураженной. – Вы пришли к Герману? Но его сейчас нет…

Эти слова вызвали в ней какую-то непонятную тоску. Не ту, которая беспричинно нападает на пьяного человека, а настоящую, что причиняет душе нестерпимую боль.

– И может быть, он никогда больше и не вернется, – прошептала она.

Я вздрогнул.

– Почему вы так говорите?

– Он выбежал из дома, как сумасшедший. Ему все надоело… О, Господи! Герман, мой любимый…

Бурно зарыдав, она прижалась ко мне. Рыдания сотрясали ее тело. Пальцы больно вцепились мне в плечо, волосы щекотали лицо. Я нежно обнял женщину и принялся баюкать, как убаюкивают огорченного ребенка. И она затихла, успокоилась, только продолжала судорожно цепляться за меня.

Так прошло некоторое время – мы не пошевелились. Я старался дышать как можно легче, чтобы не разрушить странного очарования этой минуты. Затем она тихо, так тихо, что я с трудом расслышал ее, прошептала:

– Я так люблю тебя, Герман, так люблю! – Она вдруг обвила обеими руками мою шею, дохнув перегарным жаром в самое ухо.

Я резко отстранился. Ее голова безвольно качнулась, остекленевшие глаза были похожи на кукольные.

– Я не Герман! – попытался отрезвить ее я.

Она отшатнулась.

– Кто вы?

– Я уже сказал вам. Я…

По тому, как она смутилась, мне показалось, она вспомнила наш разговор.

– Ах да! Кажется, вы хотели написать статью о Германе…

– Нет, госпожа Панкина, к сожалению, нет! Я здесь совсем по другому поводу.

Мой удрученный вид, видимо, развеселил ее, и она рассмеялась.

– Дайте мне пить, меня мучает жажда, – наконец попросила она.

– Что вам налить?

– Виски. Там, на столике, бутылки и стаканы. И положите побольше льда.

– Думаю, вам лучше выпить кофе.

– Я хочу виски!

– Хорошо, сейчас сделаю!

Прежде чем подняться, я усадил ее поудобнее, подперев со всех сторон подушками. Поза была совершенно неестественной – как у человека, проходящего курс подготовки к полету в космос. Опьянение физически утомило ее, и она задыхалась.

Со столика-бара на колесиках я взял резной хрустальный стакан. Столик был щедро уставлен бутылками виски разных сортов. Большинство из них были еще не начаты. Я подумал, может, Панкины сегодня вечером ждали гостей. Как было бы хорошо, если б сейчас позвонили в дверь гости и избавили бы меня от грустных обязанностей. Налив виски на донышко стакана, я отправился в кухню. По дороге я чуть не наступил на мобильный телефон Евы. Видимо, он выпал из кармана шубки. Я поднял его и положил на столик рядом с диваном.

Просторная кухня была чиста до хирургической стерильности. Это впечатление усиливалось множественными никелированными или хромированными деталями интерьера, типа держателей с блестящими баночками для специй, стояками с искрящимися на свету разнокалиберными фужерами и рюмками, подставок под столовые приборы. У задней стены находилась высокая стойка, похожая на барную, вокруг – стулья вровень; возле окна стоял небольшой овальный стол с широкими плетеными креслами. Кухня была так обильно оснащена разными приборами и приспособлениями, что походила на выставочный стенд. Интересно, насколько комфортно и непринужденно может чувствовать себя здесь дружеская компания? Или в мире Панкиных непринужденность – явление небывалое? Впрочем, вряд ли эти люди встречаются в кухне…

В громадном холодильнике оказалось полно продуктов и емкостей с уже готовыми блюдами. Взяв из морозилки изящную серебряную ванночку для льда, я вытащил из нее три кубика и бросил в стакан Евы. И заодно решил сварить кофе: я рассчитывал, что чашка этого крепкого напитка все же приведет хозяйку в чувство. Мне не терпелось избавиться от моей тайны, она жгла меня!

Но, вернувшись в гостиную, я обнаружил, что Ева заснула. Это было не то коматозное состояние, в котором она совсем недавно пребывала, а почти нормальный, здоровый сон, что было понятно по ее дыханию. Я вылил содержимое стакана в горшок с экзотическим цветком, по-моему, орхидеей. Мне, наконец, следовало позвонить жене и во что бы то ни стало успокоить ее. Я вытащил из внутреннего кармана пиджака мобильник. Черт возьми! Экран был черным. Этого еще не хватало – телефон разрядился. Понятно, почему до сих пор я не услышал звонков ни от жены, ни от Жорика. Надо попробовать дозвониться по городскому.

Я взял с низкого, словно сделанного из деревянного кружева, столика причудливый аппарат – у него был достаточно длинный шнур – и вышел в холл. Сюда с лестничной клетки доносился шум голосов. Наверное, к другим жильцам начинали собираться гости; там, за дверью, чувствовалась атмосфера веселья и беззаботности.