Энцо Бьяджи - Причуды любви Страница 22

В день нашего знакомства у нее был грустный вид. Она объяснила почему: сегодня годовщина смерти мамы — Надежды Аллилуевой. О Сталине она упоминала редко: видно, уже тогда отношения были натянутыми. Но с удовольствием вспоминала детство, когда за столом, даже в присутствии важных особ, сидела рядом с папой или гуляла с ним по лесу и спрашивала, как называется этот цветок и эта птица. Он ласково величал ее «хозяйка», «воробушка», учил играть в шахматы. С тех пор Светлана сохранила острое чувство природы, она с радостью собирала грибы, чернику, обожала море.

Когда мать покончила с собой, ей было шесть лет, и, разумеется, об обстоятельствах этой смерти она ничего не знала. Сколько она себя помнила, ей недоставало материнского тепла, участия, потому что Надежда Аллилуева и при жизни не очень-то баловала детей, почти никогда не позволяла себе похвалить их, приласкать. Особенно строга была с Василием.

Да у нее и не было времени на детей. Вот что она пишет подруге: «Все время что-то делаю для Иосифа, разыскиваю в комиссариате какие-нибудь документы, достаю книги в библиотеке, вожусь на кухне. А его ждешь-ждешь и не знаешь, когда он вернется».

Каплер вспоминает:

— В Зубалово мы танцевали под пластинки — чаще всего это был американский джаз, — говорили о кино, о литературе. Как-то раз с Константином Симоновым затеяли сражение на снегу перед домом. Все было зыбким, непрочным, и нам хотелось повеселиться — быть может, напоследок.

Светлана рассказывала об учебе, о том, как проводит дни, но чаще слушала меня — затаив дыхание. Должно быть, я был для нее посланец из другого мира, мудрый, зрелый — знаете, как такие вещи прельщают в ранней юности!

За нею по пятам следовал охранник Михаил Никитич, с ним я тоже познакомился: Светлана в лес — он за ней, она кататься на лыжах (Света была хорошей лыжницей) — он за нею вниз с горы, она в театр — и он скрепя сердце усаживался в кресло, причем, как правило, засыпал. Больше всего ненавидел консерваторию. «О-о, опять на пилку дров!» — отзывался он о симфонических концертах.

Если Светлане требовалось поговорить с кем-то с глазу на глаз, он давал ей небольшое послабление — уходил в соседнюю комнату, но дверь должна была оставаться открытой. Светлана пыталась протестовать, но безрезультатно, ведь ей было столько, сколько сейчас ее дочери Кате.

Каплер прочел мне несколько отрывков из автобиографии «Светки» (так уменьшительно звал ее Сталин) и кое-что из того, что о ней опубликовано на Западе. Об отце она везде вспоминает «с нежностью и благодарностью», он кажется ей «самым умным и сильным на свете».

Чем объяснить это упрямое девическое обожание? Но, если подумать, Надежда Аллилуева тоже влюбилась в Иосифа Джугашвили, который был старше ее на двадцать два года… Однако осенний вечер сорок второго, встреча со сценаристом-евреем на многое открыла глаза Светлане.

— Мне трудно сказать, какую роль сыграло наше знакомство в судьбе Светланы, — говорит Каплер. — Ведь то, что произошло тогда между нами, нельзя назвать любовью в полном смысле слова. Скорее, это была нелегкая, обреченная дружба двух людей, которые понимали друг друга. Мне было хорошо с ней, а ей — со мной.

Мы смотрели вместе старый фильм «Королева Кристина» с Гретой Гарбо, и в этой сентиментальной драме мы оба ощутили сходство с нашей судьбой. После кино мы гуляли по осеннему парку, и нам чудилось, что Светлана — это шведская королева, а я — несчастный, влюбленный дон Альфонсо. Но если герой Джона Гилберта погиб, а прелестная Кристина отправилась в изгнание, то у нашей истории был несколько иной конец. Сталин, чтобы не допустить мезальянса, нашел более простой, не столь мелодраматический способ: мне — пять лет исправительных лагерей, ей — две отцовские пощечины.

Каплер дарил Светлане книги, пластинки. Благодаря ему она прочла некоторые запрещенные произведения (к примеру, Хемингуэя «По ком звонит колокол»). Он водил ее в Третьяковку, в театры, на закрытые просмотры в дом кино. Так, она посмотрела американские мюзиклы с участием Джинджер Роджерс и Фреда Астера, мультфильмы Уолта Диснея (последние ей особенно понравились, «такие поэтичные!»). Он называл ее Светой, а она его, как все, — Люсей.

Светлана любила литературу и классическую музыку, часто посещала симфонические концерты. Она упивалась Достоевским, несмотря на то что отец хотя и признавал в нем большого писателя, но считал реакционным.

Вначале ни Светлана, ни Каплер не понимали, какая над ними нависла угроза. Василий потакал их тайным встречам. Люся поджидал ее после занятий, правда не в открытую — прячась в парадном. На расстоянии их неотступно сопровождал охранник, телефонные разговоры прослушивались, письма просматривались, в соответствующие органы поступали рапорты.

Наконец Каплеру позвонил некто полковник Румянцев и тоном приказа выразил пожелание, чтоб тот уехал из Москвы как можно скорее. Каплера это возмутило, он бросил трубку. Ему было неведомо мудрое изречение многоопытного Анастаса Микояна: «Когда Сталин велит плясать, разумный человек пускается в пляс».

— Почему я не подчинился приказанию Румянцева? Не знаю, наверное, подумал, что иначе перестану себя уважать. Мы со Светланой уже понимали, что у нас нет будущего и надо расстаться. Но это было уже нелегко: мы очень сблизились, она мне рассказывала про себя все, а я ее понимал, готов был часами слушать ее невеселые, немного наивные истории. Я живо представил себе отдых в Сочи, когда Сталин еще интересовался детьми, как порядочный отец проверял их знания, советовал больше налегать на английский, чем на немецкий; детские утренники в Кремле, на которых маленькая Света читала стихи, а великие революционеры тоже выступали: Ворошилов пел, Бухарин показывал ручную лису. Об отце Светлана говорила с любовью и юмором: как он ненавидел короткие юбки, как распекал гувернантку, как презрительно отзывался о чувствах — «это для баб».

Потом все, что связывало нас, разом оборвалось. Единственной нашей «соучастницей» оставалась нянька. Василий был занят своими любовными делами, а старший брат Яков, всегда опекавший Светлану, воевал на фронте. Сталин же следовал мыслями за мучительным отступлением Красной Армии, ему было не до переживаний его девочки. Я и сам не чувствовал себя принцем из сказки, но понимал, что очень нужен Свете. Мы решили не встречаться, пошли на поводу у тех, кто ее запугивал, но долго не выдержали. Уж не помню, кто сделал первый шаг. Теперь мне кажется, что наша любовь длилась целую вечность, но ее первая глава закончилась очень быстро. Двадцать восьмого февраля сорок третьего года, в день ее семнадцатилетия, мы решили расстаться навсегда. Последнее свидание произошло в квартире Василия, у Курского вокзала. Ничего «преступного» мы не совершили, только целовались — на прощанье. Через два дня я должен был уехать в Ташкент — работать в театре. Светлана приехала не одна, а с милицейским чином. Он, правда, повел себя благородно: оставил нас одних. Мы долго о чем-то говорили и целовались, не понимая, чем рискуем. Естественно, нам и в голову не приходило, что всю эту прочувствованную сцену засняли на пленку сотрудники НКВД.