Реймон Кено - Одиль Страница 23

спириты-инкубофилы

чисто асимметричные революционеры

непримиримые полипсихисты

террористы-антифашисты крайне левой промуссолинистской ориентации

фруктарианцы-антишпики

несогласованные метапсихисты

рассеянные парахимики

движение за применение барбитуратов

комитет по пропаганде заочного психоанализа

группа Эдуарда Сальтона

диссидентствующие социобуддисты (уже упоминавшиеся)

неработающие феноменологи, сторонники небытия

ассоциация революционеров-антиинтеллектуалов

единые бунтующие ничегонеделатели

посвященные антимасоны-синдикалисты

и тридцать одна бельгийская группа.

– Можете оставить этот документ у себя, – сказал Англарес, – есть ли у вас возражения против какой-либо из этих групп?

– Никаких.

– Очень хорошо. А теперь я отправляюсь обедать. Он потер руки, заприметил такси и устремился за ним. Он был в прекрасном настроении.

– Странно, что у него такое прекрасное настроение, – думал я, по второму разу разглядывая этот салат из названий. Теперь я знал, что он сам не принимает всерьез три четверти всех этих людей. Чем больше я раздумывал над этим, тем более странной казалась мне страсть, питаемая им к делам подобного рода: объединениям, воссоединениям, волнениям, выступлениям, поздравлениям, возражениям, взаимным оскорблениям, разъединениям. В конце концов я решил, что раз его это забавляет – он вполне свободен, этот человек, во всяком случае, я не видел в этом ничего плохого. Итак, перестав мучиться по этому поводу, я встал и тронулся в путь, потихоньку приближаясь к дому моего дяди, чтобы получить кое-какие деньги. Поскольку мне не следовало появляться там до четырех часов, я не спешил. Слонялся по бульварам ленивым шагом, в голове – ветер. Однако около площади святого Августина я вдруг вспомнил, что именно в этой точке мира я впервые встретил Одиль. Потом мне пришел на ум тот глупый каламбур, придуманный благодаря первой встрече с Англаресом. Выходя от дяди, я как раз впервые встретил Одиль: прошло, должно быть, немногим более четырехсот тридцати дней, а скорее всего, четыреста тридцать три. «Ну, вот и первое число», – сказал я себе, и тогда ко мне пришла настолько сногсшибательная идея, что я внезапно замер на месте. Потом, кое-как придя в себя, я бегом пустился в обратную сторону. Я бы с удовольствием прыгал через скамейки, но не осмелился. Я не знал, как уменьшить свой немыслимый восторг. Несколько раз я начинал хохотать – это выглядело очень неприлично. Я не мог предстать перед дядей в таком состоянии. Тогда я заставил себя произвести мысленно несколько сложных расчетов, и, когда я входил в гостиную в индокитайском стиле, мне было просто очень весело. Я подумал, что удача сопутствует мне, дядя, казалось, был в прекрасном настроении. Решительно все сегодня были в прекрасном настроении. День продолжался лучше, чем начинался.

– Ну, что нового? – спросил меня дядя самым сердечным тоном. Он полюбил меня в десять раз сильнее после того, как я чуть было снова если не запятнал, то по крайней мере почти скомпрометировал свою фамилию.

– Что нового? Да вот, я собираюсь жениться.

– Невозможно! Ты знаком с женщиной?

– Естественно, – ответил я, обидевшись.

– Ты ее любишь?

– Естественно.

Я скрывал от него истинный замысел; этот брак нужен для того, чтобы освободить Одиль, но он не свяжет нас никакими другими обязательствами: я нашел способ оказать ей услугу и доказать свою дружбу, только свою дружбу, ничего, кроме дружбы. Это решение показалось мне необыкновенно благородным и столь удачным, что я даже не смутился от того, что потратил на его поиски столько времени.

– И как же зовут твою невесту? – спросил дядя.

– Мадемуазель Кларьон.

– Из хорошей семьи?

– Из отличной.

Он поморщился: тут уж не до шуток, раз я нашел хорошую партию. Я приблизительно описал жизнь Одиль. Ему это понравилось больше.

– Вижу, вижу, вы подойдете друг другу, потому что походите друг на друга.

– Если тебе так нравится выражаться. Я поеду за ней туда.

– И похитишь ее.

– А после мы поженимся.

– Ее семья будет против.

– Обойдемся без семьи.

– Ты думаешь, это возможно?

Я ничего не знал об этом. Тогда он объяснил мне, что такое брак и какие формальности должны быть соблюдены. Мне особенно понравилось тройное оглашение, а моему дяде еще больше, он уже заранее радовался, представляя выражение лиц моих родственников.

– Хорошо, вот ты женился (какой методичный ум!), как вы будете жить?

Здесь-то я его и поджидал.

– Ты нам поможешь, – ответил я. Он засмеялся.

– Ты так думаешь?

– Конечно. Тебе нужно только удвоить сумму, которую ты мне обычно даешь.

– Не будь таким скромным.

– И потом, я буду работать, например, буду давать уроки.

– Я тебя не узнаю. Это любовь тебя так преобразила?

Я предпочел не отвечать на такой глупый вопрос.

Мой дядя был очаровательным человеком и готовым на все, лишь бы сыграть хорошую шутку с моей семьей. Я вышел от него с тысячефранковыми банкнотами в кармане. Я счел себя великим пройдохой, а также подумал о том, что можно прекрасно себя чувствовать на декабрьском холоде, даже когда на тебе всего лишь жалкое пальтецо с обтрепанными рукавами и замусоленным воротником. Я подумал: а не подарить ли себе хорошее пальто, ведь у меня несколько тысяч франков, но с возмущением отверг мысль о таком глупом растранжиривании денег, предназначенных для других целей. Тем не менее мне нужно было посмотреть расписание поездов.

Несмотря на обтрепанные рукава и замусоленный воротник, я зашел в шикарный бар и, подражая Сакселю, заказал порто-флип. В расписании нашелся поезд в двадцать два сорок восемь – поезд Одиль. Пораньше никакого другого не было, а даже если бы и был, я успел бы только на этот. Двадцать два сорок восемь; итак, я проведу одну двадцатую этого дня в поезде. Довольный этим замечанием, я проглотил свой портвейн с желтком и на такси доехал до гостиницы.

Я собрал чемодан и спустился вниз.

– Вы уезжаете, месье Трави? – спросила хозяйка.

– Только на два или три дня.

– Комнату сохранить за вами?

– Я там оставил все свои вещи, мадам.

Я чувствовал, что мне по плечу ответить хозяйкам всех гостиниц мира, даже любезным. Такси довезло меня до Лионского вокзала; я сдал чемодан в камеру хранения. Теперь в запасе было еще около четырех часов. Конечно, я не пойду на площадь Республики: нет настроения. Позвонил Венсану: его не было дома. Тогда я поужинал, потом терпеливо ждал, но когда подошел поезд, я не утратил ни капли от моей радости и спал так хорошо, что проехал остановку, на которой должен был выходить. Мне пришлось очень долго дожидаться, пока мы повернем назад. Что-то похожее на автобус довезло меня до цели. Это местечко с большой натяжкой можно было назвать маленьким городком. У меня не было никакой причины приезжать в этот маленький город в такой холодный декабрь. Первый встречный сказал бы мне об этом, если б я его спросил. Я решил оставить чемодан в гостинице. Мое появление вызвало там интерес, но я не заготовил никакого ответа. Поскольку я молчал, этот интерес усилился, и меня определенно расценили как подозрительную личность. Мне же все это было безразлично; я не спеша пообедал. Потом вышел на улицу. Отойдя немного от гостиницы, спросил дорогу. Семья Кларьон владела на выезде из городка большим домом самой обыкновенной постройки с большим садом, дом окружали высокие стены. Находился он на тракте. Я остановился перед воротами, в саду завыла собака. Проходившие мимо местные жители придирчиво осматривали меня. Я отошел от ворот. Пошел по тропинке, которая вела вдоль одной из стен, правда, не менее высокой, чем другие; тропинка же кончилась тупиком. Я пошел обратно и очутился на тракте нос к носу с любопытными аборигенами. Тогда все мне показалось необычайно сложным, может быть, даже выше моих возможностей. Я хотел, чтобы все шло легко и без всяких романтических деталей, но как это сделать? Я упал духом.