Александра Йорк - На перепутье Страница 24

В отделе белья она вспомнила Леона. Выбор был сногсшибательным, но теперь она уже выбирала с особым пристрастием. Атлас кремового цвета скользил по ее коже, как его руки. Она никогда так ясно не осознавала изящества своего тела. Наверное, она действительно оторвалась от реальной жизни и, как утверждал Димитриос, от реальных мужчин.

Выходя из магазина с новой сумкой через плечо, дабы освободить руки для многочисленных пакетов с покупками, Тара краем глаза заметила отдел косметики. В зеркале ее лицо выглядело незаконченным. В Греции не было смысла краситься, но теперь, особенно со всеми этими обновками… «У нас есть новые тени, они прекрасно подойдут к вашим серым глазам», — сказала молодая продавщица.

Что дальше? Ремень сумки соскользнул с плеча, стоило ей выйти под снег и ветер. Кашемировое платье ласкало тело, мех нежно касался щек. «Нет, — подумала она. — Нет, Леон. Еще нет». По телу пробежала легкая дрожь.

Она остановила такси и дала водителю адрес единственного известного ей в Нью-Йорке места поклонения.

По старой привычке (отец всегда учил ее обращать внимание на название компании и фамилию водителя) Тара прочитала на табличке: «Константин Нифороус» и ахнула.

— Это же и моя фамилия! — воскликнула она.

Он взглянул в зеркало заднего вида: одежда, пакеты с покупками — настоящая богатая клиентка из Ист-Сайда.

— Да ну? — удивился он. Акцент был очень заметным. — И когда вы в последний раз видели старую родину?

— Сегодня утром, — ответила она по-гречески, и презрительное выражение его лица быстро сменилось на восторженное. — И вы не поверите, но моего отца зовут Костас Нифороус.

— Шутите! — Теперь и он заговорил по-гречески. — Вы имеете в виду того парня, у которого маленький ресторанчик в Вест-Сайде? Так это ваш папа? — Выключив счетчик, Константин Нифороус сбавил скорость и забросал ее вопросами. Знает ли она остров Парос, на котором он родился? Да, именно там добывали мрамор для знаменитых греческих статуй. Ее отец тоже когда-то там жил. Да, он об этом знает, но, насколько ему известно, они не родственники, просто в Греции много повторяющихся имен. А маленькая таверна с террасой, увитой виноградом, недалеко от Акрополя в Афинах, она еще существует? Да, они с Димитриосом часто там обедали. А вино там по-прежнему невозможно пить? Да, но мы все равно его пили. А на закате все еще слышен звон колокольчиков возвращающихся домой коз? Да…

Тара не смогла закончить предложение, потому что странно сжало горло. На короткий момент воспоминание о залитых солнцем холмах и улыбке Димитриоса лишили ее возможности говорить. Но она тут же взяла себя в руки и снова принялась весело болтать с таксистом.

— Только в Нью-Йорке, — довольно хмыкнул он, — можно сойти с самолета, прилетевшего из Греции, и оказаться в такси грека.

— Да, только в Нью-Йорке, — согласилась она.

В нескольких кварталах от места назначения Тара попросила водителя остановиться.

— Здесь я ребенком сходила с автобуса, — пояснила она.

— Сегодня вечером я буду ужинать у вашего папы! — крикнул он ей вслед.

Снег прекратился, но его оказалось достаточно, чтобы принести загородный покой в Центральный парк. Была тут скамейка… вот она. На ней обычно сидел старый бродяга. Он всегда был там, когда она проходила мимо. Однажды она видела, как он ел китайскую еду из картонной коробки и прямо из бутылки прихлебывал «Джонни Уокер».

Бродяги на скамейке не было. Да и самой скамьи тоже. На ее месте лежал длинный мрачный кусок металла с неровной, бугристой поверхностью. Явно произведение абстрактного искусства, и самое смешное — его тоже использовали в качестве скамейки. На этой, скорее всего, неудобной поверхности сидели в коллективном одиночестве несколько безжизненных людей в тяжелой одежде. Они напоминали старых ворон, единственную компанию им составляли голуби, время от времени претендующие на местечко на этом обломке. Забавно! Как будто город сменил скамейку на «Скамью». Такое может быть только в Нью-Йорке.

Другие неприятного вида конструкции торчали перед жилыми зданиями то там, то сям на другой стороне Пятой авеню. Интересно: они были тут и десять лет назад? Тара не могла не вспомнить о великолепных произведениях искусства, веками украшавших общественные места: статуи героев, богов, воинов или даже идолов. Поставленные на видных местах, они должны были напоминать прохожим о великих достижениях великих людей, великих надеждах и по крайней мере великой власти. О величии. А какая польза людям от этих безобразных, бесформенных груд материала?

Затем Тара оказалась перед великим музеем «Метрополитен».

Подняв голову, она посмотрела на огромное здание, на фонтаны, величественно взмывающие вверх с двух сторон от входа, и испытала знакомый с детства восторг. Впервые она пришла сюда, в музей искусства «Метрополитен», когда ей было десять лет. И с тех пор приходила сюда постоянно, вплоть до того дня, когда в последний раз пришла попрощаться со своими «друзьями», — тогда ей исполнилось двадцать два года. Она знала, что другие девочки каждую неделю ходят в церковь. Ее яростно независимый отец не верил в организованную религию, поэтому в детстве Тара не представляла, что происходит в церквях, но она догадывалась, что, когда люди говорят о своих церквях или синагогах, они, похоже, чувствуют то же самое, что она чувствует здесь. Тара привычно, но с прежним трепетом прошла через величественный портал.

Сдав в гардероб свое пальто и сумки, она поднялась по великолепной внутренней лестнице с чувством, будто была здесь только вчера, с тем же трепетным ожиданием. Ей всегда казалось, что по этим ступеням она поднимается в высший мир, место, населенное благородными образами и идеями, полными цвета, движения, красоты, надежды и обещаний. Затаив дыхание, Тара направилась в свой особый зал, но тут же обнаружила, что экспозиция поменялась, но это не огорчило ее. Она обожала всякие поиски. Разве не на этом основана ее работа? Найдя своих любимцев, она попыталась вспомнить, почему именно эти работы считала своими «друзьями», но не смогла. Зато ей вспомнился день, когда она привела сюда отца, чтобы и его познакомить с ними. Ей было тогда одиннадцать лет, но в огромном музее она чувствовала себя как дома. Она приходила сюда каждый четверг после школы и до танцевальных классов — всего в трех кварталах отсюда. Дважды в год отец забирал ее из школы и шел с ней в танцевальный класс — посмотреть, чему она научилась. Однажды Тара уговорила его пойти с ней в музей. Он идти не хотел.

— Послушай, Чариз (так он ласково ее называл). Я хотел, чтобы ты знала все эти замечательные вещи со всего мира. Поэтому мы переехали в Америку. Но я… и твоя мама — мы простые люди. Мы знаем только греческие вещи.