Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь Страница 24

— Как это? — аж задохнулся доктор. — Вас послали за знахарем?

— Да, за знахарем.

— Видно, пану Кияковичу скорее хочется отправиться на тот свет.

— Скорее-то ему не скорее. А вот рассказывают, что если этот знахарь кого лечит, то болезнь как рукой снимает.

Доктор взорвался.

— Что за темнота! Что за темнота! Неужели же вы не понимаете, что это обычный болван, который не только о медицине, но даже и об анатомии не имеет никакого понятия, что обращаться к нему опасно для жизни?

— Я понимаю, — проворчал кучер.

— Я сейчас вам объясню. Допустим, что у вас лучший конь заболел. Так к кому вы пойдете? К ветеринару или к первому попавшемся дураку, который не отличит, где у коня хвост, а где голова?

Игнатий рассмеялся.

— Кто бы не отличил… А зачем я буду допускать, чтобы у меня конь заболел?.. Если человек заботится о коне, а конь хороший, то зачем мне допускать, чтоб он заболел? Тьфу, тьфу! Чтоб не сглазить.

Доктор Павлицкий махнул рукой, но спустя минуту заговорил снова:

— Ну, видите, хватило у вас ума, чтобы не ездить к тому знахарю, а поехать ко мне.

— А что мне оставалось делать? Если бы с пустой бричкой приехал, то хозяин дал бы мне по морде. Поэтому я и подумал: тот не хочет, то поеду к пану доктору.

— Кто не хочет?

— А тот… знахарь мельника.

— Как это не хочет?

— Потому что он не захотел. У меня, говорит, нет времени к вашим хозяевам ездить. Ты что, не видишь, говорит, сколько больных меня ждет? Так сказал, а я смотрю, правда, народу ничуть не меньше, чем на рынке в четверг. Так я ему говорю, мол, хозяин тебе больше заплатит, чем все они, вместе взятые, только, известно, если поможешь. А он отвечает: “Если твой хозяин больной, то пусть приедет, как все остальные. А деньги мне не нужны…” Что мне оставалось делать?.. Завернул лошадей и конец. Я сам знаю, что он денег не берет.

— Но продукты берет же, — отозвался Павлицкий.

— Нет, продукты тоже не берет! Разве что масло, яйца или колбасу. Он бесхитростный.

Доктор сжал челюсти. Заехав в имение, он даже не выговорил пану Кияковичу за случившееся, но на обратном пути приказал Игнатию свернуть к мельнице.

Возле мельницы, на внутреннем дворе у пристройки, стояло более десятка повозок. Распряженные кони неторопливо жевали сено. На повозках лежали больные. Семь или восемь мужиков сидели на бревнах под сараем, потягивая цигарки.

— Где этот… знахарь? — обратился к ним доктор Павлицкий.

Один из мужиков встал и показал рукой на дверь.

— В избе, паночку!..

Доктор выпрыгнул из брички и толкнул дверь. Уже в сенях в нос ударил отвратительный запах юфтовой кожи, дегтя и квашеной капусты. В избе дышать было нечем. Повсюду горы тряпья и грязь, покрывающая пол, окна и все вокруг… Доктор не обманывался в своих предположениях. Возле стены сидела баба с явными признаками желтухи. Огромный широкоплечий бородач с поседевшими волосами стоял, наклонившись над столом, и размешивал какую-то сухую траву на грязном платке.

— Так это вы знахарь? — резким тоном спросил доктор Павлицкий.

— Я работник с мельницы, — кратко ответил Антоний, неохотно бросив взгляд на гостя.

— Но вы осмеливаетесь лечить! Травите людей! Знаете ли вы, что это пахнет тюрьмой?!

— Что вам нужно и кто вы такой? — спокойно спросил знахарь.

— Я лечу людей и являюсь доктором медицины. И не воображайте себе, что я буду смотреть сквозь пальцы, как вы травите народ.

Знахарь закончил приготовление трав, завязал их в платке и, подавая узелок женщине, сказал:

— Две щепотки на кружку воды, так, как я говорил. И пить нужно горячим. Половину натощак, а вторую — вечером. Поняла?

— Поняла.

— Ну и с Богом.

Старушка поблагодарила и, охая, вышла. Знахарь сел на лавку и обратился к доктору:

— Кого ж это я отравил?

— Всех травите!

— Неправда. Ни один не умер.

— Не умер? Так умрет! Вы постепенно отравляете их организмы. Это преступление! Понимаете? Преступление! Но я этого не допущу! Я просто не имею права допускать. В такой грязи, в такой вони! На ваших руках больше заразы, чем в инфекционной больнице!

Он осмотрелся вокруг с отвращением.

— Запомните: если не прекратите вашей преступной практики, то сядете в тюрьму! Знахарь слегка пожал плечами.

— Ничего не поделаешь! Но я ничего плохого не делаю. А тюрьма? Что ж, тюрьма тоже для людей, не для собак. Но вы, пан доктор, на меня не сердитесь.

— Я вас только предупреждаю! И советую прекратить. Советую!

Он погрозил ему пальцем и вышел. На улице глубоко вдохнул свежий воздух. Игнатий с облучка бросил на доктора иронический взгляд. Доктор Павлицкий уже уселся в бричку, когда на углу мельницы увидел Василя, своего давнего пациента. Василь подождал его, поклонился и подошел к бричке.

— День добрый, пан доктор.

Он шел ровным и уверенным шагом, а потом остановился и посмотрел прямо в глаза доктору.

— Видите, пан доктор, я поправился, — сказал хвастливо Василек. — Благодаря Богу поправился. Антоний вылечил. А пан доктор говорил, что у меня нет надежды. Пан доктор хотел меня на всю жизнь калекой оставить.

— А каким методом вас лечили? — с нескрываемой злобой спросил доктор.

— Так он же сразу понял, что кости были плохо составлены. Сломал и заново составил. Сейчас я и танцевать могу.

— Ну-ну… так поздравляю, — буркнул доктор и приказал кучеру ехать.

Всю дорогу его грызли неприятные мысли. Домой приехал он уже после обеда. Семья, однако, вернулась к столу, чтобы составить ему компанию. Быстро проглатывая высохшую печень, он старался не показать, что это невкусно. Старая Марцыся, которая тридцать лет назад учила его ходить, сконфуженно хлопотала. Отец тоскливо смотрел на газету, которую ему начала читать Камиля. Уже три недели назад он разбил свои очки, а на новые не было денег. На Камильке было выгоревшее платье, которое ее старило и в котором она вызывала жалость. Мать старалась милой улыбкой скрыть выражение страдания, которое уже давно не сходило у нее с лица. За месяц грязевые ванны восстановили бы ее здоровье.

— Боже, Боже, — размышлял доктор Павлицкий, допивая компот из разварившихся яблок. — Я же люблю их и готов ради них на все, но видеть каждый день, каждый час их бедность — выше моих сил.

Ему казалось, что в каждом их жесте, в каждом слове заключался упрек, что каждый угол этого дома смотрел на него с укором. Сколько надежды связывали они с его будущим, с его практикой, с доходами. А он сидит уже почти год в этой забытой Богом дыре и зарабатывает лишь на скромное содержание.

Если бы можно было отсюда вырваться! Он не боялся трудностей, поехал бы даже в Африку или Гренландию. Но они же здесь все поумирали бы с голоду. Он чувствовал, знал, что ждет его на белом свете успех, карьера, деньги, но знал также, что никогда не сумеет сделать решительный шаг. Он был невольником своих чувств, искренних и глубоких. Эти чувства приковали его к ним: к родителям, к сестре и даже к старой Марцысе, приковали, точно цепями, к маленькому деревянному домику в небольшом заброшенном городке.