Вера Копейко - Леший и Кикимора Страница 24

— Я ненадолго, — шептал он ей, запирая двери. — Проверить, все ли на месте, — шептал горячими губами прямо в ухо.

— Ну и как? Все? — смеялась она, расстегивая пуговицы на его рубашке, мешая ему справиться с молнией на ее тонком белом свитере.

— Пока на первый взгляд все, — улыбался он. — Но надо проверить на ощупь… По-моему, — он провел руками по обнаженным плечам, — еще лучше, чем в прошлый раз…

Они не могли остаться вместе на всю ночь, Катерина должна была вернуться в гостиницу. Все произошло быстро, но прекрасно. Им всякий раз было лучше, чем в прежний. Словно доверие, возникшее между ними, перетекало горячим потоком любви от него к ней.

— Посмейся на прощание, — всегда просил Леший. — У тебя так звонко получается.

— Хи-хи-хи-хи…

— Если что в тебе и осталось от прежней Кикиморы, то этот смех. Ты хихимора… Хи-хи — умора, — придумывал он новые слова нежности.

Зазвонил телефон, резко, громко. Катерина Николаевна подпрыгнула от неожиданности и схватила трубку.

— Привет, — сказала она, услышав голос Галии. — Да, конечно, договорилась. Уже пришел автобус? Спускаюсь.

— Остановите! — закричала индианка, замахала руками, браслеты зазвенели. — Пожалуйста, — умоляюще добавила она.

Галия тронула водителя за плечо.

— Что-то случилось? Санитарная остановка? — забеспокоился он.

— Нет, по-моему, — тихо сказала Катерина Николаевна, заметив, как дама тискает в руках камеру. — Ей понравился вид отсюда.

Автобус остановился. С пригорка они смотрели на розовое поле, на голубое и оранжевое. Неожиданное зрелище заставило всех замереть. Было слышно только стрекотание камеры. Теплый ветер с ароматом меда робко трогал тончайшую ткань сари — еще никогда местному ветерку не доводилось прикасаться к подобной.

Гравийная дорога вела вниз, к дому из красного кирпича под крышей из черепицы. Самая настоящая помещичья усадьба, удивилась Катерина Николаевна. Странно, но Саша никогда не рассказывала, какой дом у Мишиного деда. А почему она должна рассказывать? Таких домов сейчас немало. Даже по дороге из Москвы в Менделеево, они стоят вдоль Ленинградского шоссе. Но на голом поле они кажутся несчастными, а здесь сам дом как будто источает медовый аромат.

Гостьи щебетали, болтали глупости — впрочем, на фоне красоты окружающей жизни слова теряют свою ценность. Она не сразу, но со временем поняла, почему иностранцы кажутся людьми легкомысленными — тяжелые мысли, что обычно ворочаются в голове, от тоскливого пейзажа, который постоянно перед глазами.

Хозяин, Мишин дедушка, стоял у ворот и махал рукой, как глава государства на параде.

Гостьи, решившись пройти пешком, уже топали по траве, бренча золотыми ножными браслетами.

Иван Петрович не кинулся навстречу, как поступали в прежние времена председатели колхозов перед иностранцами.

— Здравствуйте, — сказал он, когда они подошли. Он посмотрел на Катерину Николаевну: — А вас я еще во-он там узнал. Саша на вас похожа.

Она кивнула, чувствуя, как отпускает напряжение последних дней.

В гостиной, которая вполне могла сравниться с малым каминным залом особняка ВИП-Дам, стоял стол, сколоченный из толстых плах, будто бревно распилили вдоль и больше с ним ничего не делали. Подле него с двух сторон стояли лавки из таких же бревен.

— Вот за этим столом, — тихо сказал Иван Петрович, — справим свадьбу Саши и Миши. Как, годится? — Он испытующе посмотрел на Катерину Николаевну.

Она понимала, что вопрос не в том, годится ли стол, он в ином. Она кивнула:

— Годится.

Иван Петрович подмигнул ей:

— Миша — замечательный парень. Саша понимает. Между прочим, это ее… гм… проект. Стол для пира. А Миша стачал эту махину.

— Ка-ак? — воскликнула Катерина Николаевна так громко, что индийские дамы повернулись к ней. Они ждали, что она сейчас переведет им что-то особенное.

Но она не перевела.

На столе стояли фарфоровые мисочки, полные меда, будто на дегустации. Из узкого стакана торчал пучок одноразовых деревянных лопаточек.

— Прошу вас, — указал на них Иван Петрович, — мед с разных цветов. Малиновый — от простуды, мятный — болеутоляющий, одуванчиковый — при гипертонии, от бессонницы. Он быстро кристаллизуется. Черничный, яблоневый…

Галия переводила, дамы ахали.

Иван Петрович выставил в большой миске медовые соты, шарики пыльцы.

Галия подошла к Катерине.

— Переведешь? Я не знаю даже по-русски, что такое перга, забрус. — Она поморщилась.

— Конечно, — сказала Катерина Николаевна. — Я проверяла Сашин перевод для рекламного проспекта. Иван Петрович привозил все это в Коломенское, на ярмарку меда. Перга, чтобы ты знала, — это цветочная пыльца, которую собрали пчелы, но еще не обработали. А забрус — можно сказать, крышечки от сотов. Они здорово помогают, если нос… протекает.

Галия забавно поводила носом и сама рассмеялась.

— Угощайтесь, пробуйте, — призывал Иван Петрович гостей. — Медовуху тоже. — Он поставил на стол глиняный кувшин.

Индианки разомлели, как кошки на солнышке.

— Праздник так праздник! — объявил хозяин и включил магнитофон. — Кассета моего внука, не знаю, годится для танцев или нет.

Гостьи медлили секунду, прислушиваясь к ритму, потом встали из-за стола.

— Ну просто индийское кино, — прошептал он Катерине Николаевне. — Вот спасибо, никогда не думал, что увижу их, настоящих. А вы? — Он подал ей руку. — Потанцуем?

— Н-нет. Что вы… — Она даже попятилась.

— Да почему нет? — Он удивился. — У нас получится.

Катерина Николаевна, подчиняясь ему в танце, пыталась вспомнить, есть ли у Миши бабушка. Да какая разница, она же просто танцует.

Она очнулась от аплодисментов.

— Спасибо, — сказал Иван Петрович. — Вы прекрасная партнерша, Катерина Николаевна.

— Вы тоже, — поклонилась она. — Как у вас замечательно. Никогда не думала, что бывают такие поля, — говорила она, щурясь на солнце, которое заливало комнату через большие окна.

— А таких не бывает, если сам не посеешь.

— Это… вы их засеяли? — удивилась она.

— Я. Потому что без медоносов нет меда. Выкупил, распахал, посеял.

— Вы… сам себе колхоз?

— Нет, я частное лицо. — Он покачал головой. — Помощники есть — Миша, иногда его отец. Все начинается ранней весной, когда зацветают ивы, потом вытаивают первоцветы, подснежники. А уже после — сады, луга. Потом рябина, акация, липа. Мои пчелки трудятся вовсю.

— Но их сажаете не вы, — сказала она.

— Предки постарались, — согласился он. — Потомки бросили дома, а я пользуюсь. Эти поля, — он указал на пространство за окном, у которого, казалось, конец где-то в бесконечности, — были деревней. Я распахал и посеял гречиху, видите — цветет желтым. Я посеял ее с промежутками в две недели, чтобы последняя зацвела в конце августа. — Она кивала, чутко прислушиваясь к болтовне индианок. — Первую откачку меда я делаю в середине июня, вторую — через месяц, третью — еще через месяц.