Белва Плейн - Благословение Страница 24

Уже к концу лета, когда приближалось время родов, Дженни немного пополнела, что очень обрадовало ее мать.

– Посмотри, как чудесно ты выглядишь, когда поправилась. Не садись снова на диету, слышишь? – и она добавила: – Надеюсь, что ты делаешь правильно, что меняешь обстановку. Я ничего не знаю о каких-то курсах при колледже, но зато разбираюсь в мужчинах. Я хочу сказать, когда у тебя есть такой друг, как Питер, то кажется безумием расстаться с ним. Я знаю, это всего на несколько месяцев, но все же, – говорила она, пытаясь застегнуть мини-юбку на Дженни, которая стала маловата ей в талии.

Отец оторвал взгляд от газеты.

– У Дженни еще будет десяток таких парней, влюбленных в нее, прежде чем она выйдет замуж, не беспокойся.

В глазах отца она была чудом красоты. Она была самим совершенством. И она мягко ответила.

– Да, мамочка и папа, не беспокойтесь обо мне. Со мной все хорошо.

Ее мать подняла глаза. Морщинки легли на лбу между бровями.

– А я беспокоюсь. Разве может мать не беспокоиться о своем ребенке? Ты поймешь меня, когда заимеешь своего. – Она казалась постаревшей. – Я люблю тебя, доченька.

Такой тяжелый ком в горле перехватил дыхание Дженни, что она отвернулась и наклонилась над чемоданом.

– Я люблю тебя тоже, мама. Я люблю вас обоих.

Питер и Дженни встретились в Филадельфии за день до отлета ее самолета. Они взяли напрокат еще один автомобиль и вечером поехали в тот же мотель у шоссе, где в первый раз занимались любовью. В небольшом удаленном от дороги ресторанчике они поужинали. Он держал дрожащей рукой бутерброд, потом положил его на стол, так и не доев, словно не мог проглотить ни кусочка.

– Ты в порядке, Дженни?

– Со мной все отлично.

– Может, я лучше отдам тебе билеты и все бумаги сейчас, пока я не задевал их куда-нибудь. Вот, положи их в свою сумочку. Здесь все, банковская книжка и деньги. Этого вполне достаточно. За место в доме и за все уже уплачено, так что тебе не нужно беспокоиться. Здесь все только для тебя.

Она посмотрела в чековую книжку. Пять тысяч долларов было положено на ее имя.

– Смешно, – произнесла она, – здесь гораздо больше, чем мне надо. Мне нужно всего пару платьев для беременных, и только. Я могу носить свои старые кофточки, не застегивая нижнюю пуговицу.

Он смотрел в стену позади нее. Она смущала его. Одежда для беременных была чем-то непонятным для него, который знал каждую часть ее тела.

Как он жутко молод, подумала она, чувствуя себя высокой, крепкой, зрелой и гордой.

– Здесь больше, чем тебе понадобится, – сказал он, как бы не замечая ее возражений. – Это одна из черт моего отца. Он очень щедрый и всегда был таким.

Щедрый. Ни визита, ни письма, ни даже телефонного звонка, чтобы просто показать, что он в курсе, знает, в конце концов, о ее существовании.

– У тебя есть наш адрес, конечно. Обращайся, если тебе что-то понадобится. Все, что угодно.

– Я уже сказала, что мне ничего не нужно.

– Никогда нельзя знать наверняка. Я бы хотел, чтобы ты взяла больше, но ты воспримешь это как оскорбление.

– И так оно и было бы. – Она выпрямила спину. – Ты не принесешь мне еще стакан молока? Я еще не выпила свою сегодняшнюю норму.

Он покраснел.

– Конечно.

Оказывается, диета беременных тоже стесняла его. Странно. Ну, не так уж и странно, если подумать, поняла она, взяв свой стакан молока. Она, в конце концов, оказалась единственной, кому приходилось кормить это существо. Именно в этот момент ребенок зашевелился в ней, повернулся, выпрямляя свои ручки или ножки, устраиваясь поудобнее. Она улыбнулась.

Он перехватил улыбку.

– Что такое?

– Он пошевельнулся.

– О, я не знал.

– Да, они шевелятся. Это то, что называется «биение жизни».

Он наклонил голову, чувствуя себя полным ничтожеством.

– У тебя еще ничего не видно, – заметил он через некоторое время.

– У меня маленький плод, сказал доктор.

– Это хорошо?

– Конечно, хорошо.

– Я рад.

– Мне нужно что-то на десерт.

– Конечно.

– Только фрукты. Печеное яблоко, если здесь есть. Он сидел и смотрел, как она ела яблоко. Она думала, что запомнит этот момент, этот час, то, как ветер ворвался в комнату вместе с ударом грома и приближающейся грозой, то, как последний луч солнца высветил грязь на окнах… Какой-то человек встал и взял булочку из стеклянной хлебницы. Это были филадельфийские хлебцы. Он положил ноги на что-то похожее на саквояж коммивояжера. Она услышала его вздох. Этот мужчина чем-то напоминал ей отца.

– С минуты на минуту разразится гроза, – сказал Питер. – Нам лучше пойти в комнату до начала дождя.

Там стояла кровать, широкая и для троих, с темно-зеленым покрывалом. Телевизор был напротив кровати. Его темный пустой глаз смотрел на эту облезлую комнату. Она не казалась такой грязной в первый раз. Так, наверное, и должно было быть.

«Все, что мы видели тогда, все, что мы чувствовали, – подумала Дженни, – было вызвано горячим желанием и торопливостью. Не имело значения, где мы находились. Он расстегнул мое платье, мое красное, шерстяное, совсем недавно купленное. Он снял мои туфли и расстегнул мой лифчик. Я все помню, как упала одежда и как я стояла там, ощущая гордость из-за того, как он смотрел на меня. Я помню все».

– Включить телевизор? Ты что-нибудь хочешь посмотреть? – спросил он теперь.

– Необязательно. Только если ты хочешь.

– Ну, еще слишком рано, чтобы ложиться спать.

– Я приму горячий душ. Я вдруг замерзла.

– Лето ведь уже кончается.

Странно было, что такие простые предложения могли выразить чувства, которые, казалось, должны были бурлить в них.

То, что между ними было, куда-то ушло. По крайней мере, для нее. Куда она ушла, любовь? Заледенела. Значит ли это, что она может воскреснуть вновь?

Вытянувшись на кровати в махровом халате, Дженни смотрела постановку по телевизору. Это был один из великолепных английских спектаклей с замечательными актерами и потрясающими декорациями – лужайки, поля, старинные каменные дома с портретами, огонь под тяжелой резной каминной полкой и большие черные охотничьи собаки, вытянувшиеся возле огня. Все добротное и надежное. Неужели люди могут чувствовать себя растерянными и одинокими в таких местах?

Частично ее внимание было сосредоточено на пьесе, а частично – на Питере. Яркий свет телевизионного экрана освещал темную комнату и отражался на его лице. Она снова подумала: как он молод. Слишком молод, чтобы противостоять своей семье. Я чувствую себя старше, чем он. Почему? Неужели женщина всегда оказывается старше? Столько вопросов без ответов! Какая разница. Все идет так, как идет. Мы то, что мы есть. Он под влиянием своей семьи. Но тогда и я тоже, только по другим причинам. Это 1969 год, и люди, ну такие, как мы, совершают поступки, о каких и помыслить нельзя было всего лет десять назад. Может быть, те люди, которые делают все то, что хотят делать, и делают без страха и стыда, выросли в так называемых «либеральных» семьях, где их так воспитывали. Я не знаю. Во всяком случае, больше таких, как мы, а не как они. О других больше пишут.