Николя Барро - Однажды вечером в Париже Страница 25

– Да-да, конечно. – Я кивнул. – Это же не секрет.

– Кстати, он восхищался нашей программой старых кинофильмов «Les Amours au Paradis». «Боже мой, – сказал, пролистав программу, – „Жюль и Джим“, я же тысячу лет не видел этой картины. Приду посмотреть, обязательно приду».

Мадам Клеман простерла руку к старому черно-белому плакату на стене: Жанна Моро, в смешной клетчатой кепке, с нарисованными усами, и два ее друга, смеясь, бегут по мосту.

– Он очень долго стоял тут, глядел на плакат и качал головой… Одним словом, обещал написать статью о «Синема парадиз» и о вас, мсье Боннар. Напишу, говорит, как непросто сегодня удерживаться на плаву хозяину кинотеатра, если у него настоящий, высокохудожественный репертуар. Это ведь и в самом деле далеко не просто, правильно я говорю? И мы все это понимаем!

Она оглянулась на Франсуа, тот пробормотал что-то одобрительное, потом оба уставились на меня так, точно я д’Артаньян. Еще немного, и я возопил бы: «Один за всех и все за одного!»

Мадам Клеман и Франсуа с самого первого дня всячески помогали мне, но то, что сейчас они прямо-таки встали горой за мой кинотеатрик, меня растрогало.

– Хорошо… Позвоню этому репортеру позже. – Я кивнул им и улыбнулся. В самом деле, быть хозяином маленького кино не всегда просто, и все-таки моя профессия обладала совершенно особенным шармом и, как выяснилось в последние дни, могла быть очень и очень увлекательной.

Однако я не был настолько наивен, чтобы поверить, будто неожиданное появление журналиста имело отношение к моей персоне или было связано с проснувшимся вдруг интересом прессы к «Синема парадиз». Даже такую газету, как «Монд», вряд ли привлекла бы история маленького старого кинотеатра. Разве что в августе, когда журналисты судорожно ищут сюжеты и темы, чтобы заполнить летний вакуум, в ожидании возвращения парижан из отпусков. Или в апреле – раз уж «Синема парадиз» назвала своим любимым кинотеатром, предавшись сентиментальным воспоминаниям, актриса, имя которой Авриль[24].

Прежде чем закрыть за собой дверь кабинета, находившегося рядом с будкой кассирши, я еще раз оглянулся:

– Ах да. Что касается киносъемок… В начале мая мы на одну неделю закроемся. Помещение будет предоставлено в распоряжение актеров. Сеансы отменяются. А в остальном все будет идти по-старому.

В этот момент я, конечно, сам верил, что так оно и будет. Но многое пошло по-другому. А лучше сказать – всё.

14

Сияющее синевой небо над Парижем увидел я на другой день утром, открыв окно. А в небе – белое облачко, парившее как будто прямо надо мной, и первая моя мысль была о Мелани: сегодня вечером я наконец снова ее увижу. Я вспомнил ее прелестные непослушные волосы, нежные губы и с тоской вздохнул. Ровно неделя с того вечера, когда мы целовались и прощались, прощались и снова целовались под старым каштаном, а мне показалось, с тех пор прошел целый месяц. Ведь много чего случилось за эти семь дней. У меня почти не оставалось свободного времени, чтобы предаваться новому любимому занятию – мечтать о девушке в красном плаще. Впрочем, благодаря бурным событиям мне не пришлось скучать в ожидании среды. Так что минувшие семь дней показались мне временем и более долгим, и более коротким, чем обычная неделя.

Но теперь в моей жизни не осталось ничего нормального. За один только вчерашний день позвонили еще три журналиста, собиравшиеся что-то написать о «Синема парадиз». Анри Патисс из «Монд», как и обещал, опять явился – вчера вечером он задал несколько вопросов, потом сфотографировал меня возле старого кинопроекционного аппарата, при виде которого у журналиста заблестели глаза: такое воодушевление мне доводилось наблюдать только у шестилетних малышей, впервые в жизни получивших в подарок игрушечную железную дорогу «Марклин».

«Великолепно, мсье Боннар! Просто чудо! – восклицал он, поглядывая на дисплей своей цифровой камеры. И я не мог понять, мной он так восхищен или старым проектором. – Отлично, теперь еще снимочек… Улыбнитесь!»

Мой престиж рос как на дрожжах. Робер – мы с ним вместе ужинали по его настоянию, причем ради такого случая он даже отменил свидание с сенсационной Мелиссой, – так вот, Робер, как я заметил, был под сильным впечатлением от волнующих событий, происходивших в моей жизни. И даже родители – наверное, прочитали статью в «Фигаро» – позвонили и оставили сообщение на автоответчике, поздравили меня с «впечатляющим успехом». «Это фантастическая возможность, мой мальчик, – сказал отец. – Добейся чего-нибудь». Я не очень-то понял, что он имел в виду. Что я теперь должен постоянно предоставлять свой кинотеатр разным режиссерам для съемок? Да разве от меня что-нибудь зависит в этих делах? Однако не скрою, похвала отца меня порадовала.

События последних дней вихрем ворвались в мое созерцательное существование, но, несмотря на это, меня не покидало чувство, что Мелани постоянно со мной, что она живет где-то в уголке моего сердца. Иногда, нащупав в кармане ее письмецо, с которым я не расставался, я задумывался: а что сказала бы Мелани об этих событиях? Сколько всего произошло, сколько всего я расскажу ей, и сколько еще впереди событий, в которых и она будет участвовать. Но с этим пока можно не торопиться.

Потому что главное, о чем я хотел ей сказать, касалось только нас двоих. За эти дни мое желание увидеть Мелани выросло неимоверно, мне приходили в голову тысячи слов, которые я хотел бы шептать ей на ушко, когда вечер сменится ночью, а ночь – утром.

Сварив себе кофе, я представил, как Мелани, в красном плаще, легкими шагами идет по улице к моему кинотеатру, высоко подняв голову, с улыбкой, полной радостного ожидания.

Я буду ждать ее у входа, обниму ее… Нет, не выдержу, брошусь навстречу. «Наконец-то ты вернулась, – скажу я. – Больше я никуда тебя не отпущу».

Как давно этого не случалось – чтобы я пел, стоя под душем. А в это утро вот запел! «Viens, je suis là, je n’attends que toi, – снова и снова заводил я припев старого шансона Жоржа Мустаки, – tout est possible, tout est permis»[25].

Я по-настоящему жил – редко я ощущал в себе такую полноту жизни, как в это утро. И ждал, ждал – ждал Мелани, которая придет сегодня вечером. Все было возможно, не существовало никаких границ, казалось, вся жизнь – это один-единственный бесконечный весенний день, обещавший столь много.

Мурлыча этот чудесный припев, я прибрался в квартире. Поставил свежей воды и насыпал корма Орфей, которая, почувствовав мое взволнованное состояние, крутилась под ногами, чего-то от меня ожидая. Потом я положил в холодильник две бутылки шабли и единым духом сбегал в цветочный на улице Жакоб, купил охапку роз и расставил их по всей квартире.