Проклятое сердце (ЛП) - Ларк Софи Страница 25

Тем временем армянин ныряет к моим ногам. И валит меня вниз. Мы перекатываемся по бетону. Я слышу безошибочный звук открывающегося ножа. Не успев поднять взгляд, я хватаю армянина за рубашку и поднимаю вверх, швыряя в сторону Сибири. Клинок Сибири вонзается в руку его друга, но он снова выдергивает его и бежит на меня, замахиваясь ножом мне в лицо.

Я поднимаю руку. Лезвие разрезает мою кожаную куртку, как полотно. Он пронзает плоть моего предплечья, оставляя длинную рану до кости. Я чувствую, как кровь стекает вниз, капает с моих пальцев.

Тем временем Кастет и Тату кричат и катаются вокруг, пытаясь потушить пламя. Но все, что они делают — это скатываются в лужу бензина, разбрызгивая его вокруг и распространяя огонь.

Армянин согнулся вдвое. Я ударяю его коленом по лицу и бью кулаками по затылку. Сибирь снова замахивается клинком мне в лицо, и я отшатываюсь, кончик ножа рассекает мою правую щеку. Я бросаюсь на Сибирь, хватая его руку с ножом за запястье. Моя рука скользкая от крови, и ее трудно удержать. Я снова и снова бью его левым кулаком, и он делает то же самое, одновременно напрягаясь, чтобы вонзить лезвие мне в грудь.

Я слышу свистящий звук позади себя. Это похоже на сильный ветер, несущийся по очень маленькой трубе. Боюсь, я знаю, что это значит.

Отпустив руку Сибири, я позволяю ему вонзить складной нож в мое правое плечо. Тем временем сильно ударяю его по горлу тыльной стороной ладони. Он отшатывается назад, задыхаясь.

С лезвием, все еще торчащим из моего плеча, я пригибаюсь и бегу так быстро, как только могу, прочь от бензоколонок. Я успеваю сделать всего дюжину шагов, как насос взрывается. Жар обрушивается на меня первым, как стена жидкого тепла, толкая меня сзади. Через долю секунды доносится звук — громкий, раскатистый и металлический. Я слышу его, когда лечу по воздуху, тяжело падая на бетон. Моя голова ударяется о бордюр.

Я ошеломлен и оглушен.

Мне требуется минута, чтобы даже поднять голову. Я оглядываюсь на блестящие останки огненного шара и пылающую груду металла, которая раньше была машиной Неро. Внедорожник русского также горит, как и два тела рядом с насосом. Две другие фигуры были выброшены дальше, включая Сибирь, который все еще жив. Я слышу, как он стонет.

Я подтягиваюсь к бордюру. Хватаюсь за рукоятку ножа, торчащего из моей дельтовидной мышцы, и выдергиваю лезвие. Вынимать лезвие еще больнее.

Моя рука похожа на окровавленную перчатку. Вся рука одеревенела и бесполезна.

Я чувствую, как из носа и ушей течет кровь. Несколько моих ребер, кажется, треснули, если не сломаны. Не знаю, из-за Сибири это, взрыва или приземления на землю.

Я вытаскиваю телефон из кармана. Экран разбит вдребезги. Мои часы тоже сломаны. Я понятия не имею, сколько сейчас времени — все, что я знаю, это то, что я опаздываю. Моя машина вышла из строя, и я слышу далекий вой сирен, направляющихся ко мне.

Я поднимаюсь на колени, а затем встаю, сгорбившись.

Я должен добраться до Симоны.

Я не могу поймать такси — в таком состоянии меня никто не подберет. Я мог бы украсть машину, но это только привлекло бы больше внимания.

Остается только одно. Я должен бежать.

Я начинаю хромать в сторону Линкольн-парка. Через несколько ярдов я перехожу на шаркающую трусцу. Голова раскалывается при каждом шаге. Мои ребра болят, пронзая меня с каждым вздохом.

Но я должен добраться до Симоны.

Я не могу остановиться ни на секунду.

17. Симона

Серва помогает мне улизнуть из дома. Это не так уж сложно, потому что на самом деле мы не в тюрьме. Меня больше всего беспокоит то, что я не хочу, чтобы за мной следили, потому что я хочу говорить с Данте без помех, без того, чтобы мой отец услышал или вызвал полицию.

Серва выносит огромное количество мусора в мусорные баки на заднем дворе, а затем разбрасывает его по всему внутреннему двору, с кучей разбитых стекол, подскакивающих упаковок из-под молока и катящихся банок. Когда двое охранников подбегают, чтобы помочь ей все это собрать, я ускользаю через задние ворота.

Я слышу рычание этой противной собаки, когда бегу по лужайке, но охранники держат ее на поводке, поэтому она не может преследовать меня. Слава богу за это — я никогда не видела более злого животного.

Одетая в джинсы и серую толстовку с надетым капюшоном, я чувствую себя преступницей. Я никогда не выхожу ночью одна. Линкольн-парк — относительно безопасный район, но я все еще в центре Чикаго. Я шарахаюсь от любого, кто идет по тротуару в противоположном направлении. Я чувствую, что все смотрят на меня, хотя никто этого не делает.

Я прохожу около шести кварталов до парка. Я хотела встретиться здесь по символическим причинам, потому что мы с Данте сидели под виноградными лозами глицинии, разговаривали и целовались часами, и это был прекрасный день, один из лучших в моей жизни.

Тогда светило солнце, жужжали пчелы, и рядом со мной был любимый мужчина. Теперь я совсем одна. Здесь холодно и темно. Наступил другой сезон года — глициния потеряла свои густые зеленые листья и гроздья пурпурных цветов. Теперь это просто сухие коричневые лозы. Беседка больше не является защищенным альковом — она открыта ветру и глазам любого другого человека, который может бродить по парку.

Я съеживаюсь в углу беседки, стараясь смотреть сразу во все стороны.

Мне следовало надеть пальто, а не свитер. Здесь ветренее, чем я думала, и холоднее.

С каждым порывом ветра сухие ветки деревьев скребутся друг о друга. Я слышу шелестящие звуки, которые могут принадлежать белке или кошке. Я каждый раз подпрыгиваю и оглядываюсь во все стороны.

Было глупо приходить сюда. Я должна была попросить Данте встретиться со мной в кафе — где-нибудь в теплом, светлом и безопасном месте.

Мне следовало взять с собой телефон. Я боялась, что папа заметит его отсутствие.

Темнота, холод и страх терзают мой разум. Если бы Данте появился прямо сейчас, я бы без колебаний бросилась в его объятия. Я скучала по нему так сильно, что мне казалось, будто из моего тела вырвали орган. Я бы выпалила новость о беременности — это были бы первые слова, слетевшие с моих уст.

Но чем дольше я жду, тем больше запутываюсь и расстраиваюсь, что он не пришел. Он обещал встретиться со мной в полночь. Он сказал, что будет здесь. Я была уверена, что могу на него рассчитывать — уверена, что он не заставит меня ждать ни минуты. Сейчас за полночь, за 00:30. Что могло его задержать?

Тогда я начинаю задаваться вопросом, всегда ли так будет?

Так говорили мой отец и моя мать. Они сказали мне, что если я останусь с Данте, у меня будет жизнь, полная вечных опасностей и страха. Они сказали, что с таким человеком не может быть счастливого конца. Что он принесет в мою жизнь насилие и преступления, как бы он ни старался скрыть это от меня.

И теперь я начинаю понимать, что эта беременность все меняет…

Если я оставлю этого ребенка… какая у него будет жизнь?

Какой отец?

Я могла бы рискнуть собственной безопасностью, чтобы быть с Данте… но стала бы я рисковать безопасностью своего ребенка?

Я представляю, как преступники врываются в наш дом посреди ночи, жаждущие мести.

Или что насчет полицейской штурмовой группы? Достаточно одной шальной пули, чтобы оборвать жизнь… особенно если эта жизнь так мала и уязвима.

Мое сердце колотится все быстрее и быстрее.

Меня снова тошнит. Меня постоянно тошнит, у меня кружится голова, все болит. Я дрожу от холода.

Как Данте мог так подвести меня? Он обещал мне…

Может быть, его обещания мало что значат.

Мы знакомы всего несколько месяцев. Я думала, что мы родственные души. Я думала, что знаю его.