Марианна Кожевникова - Входи, открыто! Страница 25

Она оглядела развал, заставленные посудой кухонный стол, подоконник и задумалась. Куда же все это добро девать? Проблема. Детство не выбросишь. А вот со шкафами она точно решила расстаться. Громоздкие, облупившиеся, страшные. Убрать их, и кухня освободится для будущих встреч. Будет беленькая, чистенькая — красота! А прошлое?

«Надо застеклить балкон! — осенило Лялю. — Сделать шкафы и его там оставить».

Она распахнула двери и вышла посмотреть, какой же у нее балкон. Получится или не получится? Огляделась, к ней тянулись голые ветки. И она к ним протянула руки.

— Зимой вам одиноко. Но у вас будут подружки, — сказала она, — я посажу цветы.

Как похорошеет кухня со стеклянным балкончиком! Ляля приручит пространство, разведет садик, бабушка будет рада. С легкой душой, оставив позади развал, Ляля перешла в гостиную. Там тоже стояли старые шкафы, только книжные, и еще какие-то самодельные полки, их наскоро мастерили, когда нужно было распихать книги и папки. За дверью стояли просто коробки, набитые неизвестно чем. Она так к ним привыкла, что даже забыла об их существовании. Гора бумаг, ворох прошлого. Что-то там ее ждет?

Но прежде чем браться за папки и тетради, Ляля открыла узенькую дверцу комода и достала оттуда шкатулку. В детстве для нее не было большего счастья, чем разбирать мамины украшения. В резной деревянной шкатулке лежали бусы, брошки, колечки. У них были свои имена. Папа привозил их маме из своих командировок. Или покупал, получив гонорар за статью. Перебирая, Ляля вспоминала имена. Да, да, имена, а не названия. Они были живыми существами, эти камни, и светились любовью папы к маме. Нашла свою любимую большую прозрачную каплю из горного хрусталя по имени Байкал. Она меняла цвета, могла быть и голубой, и зеленой, и синей, смотря на какой свитерок надевала ее мама. А вот зеленые бусы Хибины. А эти круглые сережки из перламутра-метатенки. Она долго думала, что метатенки в самом деле что-то маленькое и кругленькое, а оказалось — огромные башни-отстойники. И было бисерное ожерелье Ирригация, потому что у папы была такая статья. Ляля вспомнила свою смешливую синеглазую маму в Ирригации и чуть не заплакала, так у нее вдруг защемило сердце… Папа надевал маме на шею бусы или на палец колечко и говорил: «Помни, Лизонька, я с тобой. Я всегда с тобой! Обнимаю тебя, берегу». Ляля вдруг подумала, что, наверное, папа ревновал маму и не очень-то любил свои командировки и вот придумал такую игру. Не устраивал скандалов, не проверял, не выспрашивал, а был все время рядом, обнимал и берег. И опять у нее на глаза навернулись слезы. Какие замечательные у нее были родители! Но она не дала себе воли на рев. Раз хорошие, радоваться надо, а не плакать! Ляля поспешно убрала шкатулку обратно в шкаф и деловито огляделась. Потом подошла к стопе коробок и отважно сняла первую.

Небо все розовело, день клонился к вечеру. Куда ни посмотри, высятся бумажные горы. Папки, стопки, тетради, записные книжки. Вот эта гора — папины рукописи и журналы, где он публиковал свои статьи. Он был инженером-химиком, специалистом по уничтожению промышленных отходов. А статьи писал о природе. Как никто он понимал грозящие нам всем опасности. Занимался проблемой чистой воды… Как она нужна всем, чистая вода! И не только вода, а просто чистота. А мы оказались на кладбище отходов…

Другие две груды — мамины бумаги: методические разработки, пособия по грамматике, тетради с какими-то записями. Мама была преподавателем, она открывала окна в другой мир, и света, пространства становилось больше. Ученики ей были благодарны. Вот будет у Ляли время, и она разберется в ее тетрадках.

А вот и ее собственные конспекты, отредактированные рукописи, стихи, которые она когда-то писала. Множество писем и к папе, и к маме, и к ней тоже — отдельная куча! Целый день она разбиралась, но вовсе не в бумагах, а в прошлом и поняла, что боялась притронуться к нему. Что до сих пор болела потерей. Бежала от нее. Заслонялась. Загораживалась. Может быть, у нее было неосознанное ощущение, что ее родители прожили какую-то не такую жизнь, раз все, чем они жили, не понадобилось? Раз появились совсем другие ценности? И все кинулись кто куда — кто вверх, кто вниз, кто за границу? И она боялась в этом убедиться? Может быть.

Но она была не права. Ее родители видели самое главное. Весь мир сейчас озабочен проблемами экологии, а папа вон когда начал бить тревогу. Мама всегда стояла за языки, всех убеждала учить их, говорила, они расширяют кругозор. Вот и теперь все их учат как бешеные. Правда, английский, а не французский, но какая разница!

В общем, бояться, оказалось, нечего. Жизнь лежала трудовая, достойная. Частью воплощенная, частью нет. Вот только никому уже, кроме нее и Иринки, не нужная. А им обеим нужная очень.

«Не зря я все это разворошила, — думала она. — Ремонт оказался поводом для того, чтобы начать разбираться с жизнью. И с моей, и с маминой, и с папиной…»

Конечно, пока она только прикоснулась к жизни родителей. Но и это было немало. Она вдруг поняла, что все это время жила чувством потери, сиротства, одиночества. Искала поддержки, опоры, чуда. Но вот же она, ее поддержка, ее прочный, незыблемый тыл — бабушка, отец, мать! И еще она вдруг поняла, что она — взрослая. Давно. Но до сих пор не хотела этого, все надеялась, что еще маленькая, искала себе кого-то в поддержку, под чье крыло могла бы спрятаться, и негодовала, что не то крыло. Вот Сева ей гуся и подарил, прячься на здоровье! Тьфу! Какой, однако, многозначный и символический гусь! Глупости все это! Ничего такого Сева и в мыслях не держал, она-то Севу знает…

Однако не много ли открытий на один день? Скоро уже совсем стемнеет. Пора было не только разбираться, но и убираться тоже. Ляля вдруг ощутила в себе счастливую уверенность хозяйки и взялась за дело быстро и энергично. Начала со своих писем и рукописей. Ну и накопилось же их! Без всякой жалости она вытряхивала папки в бумажный мешок. Нечего их жалеть, когда книги вышли! Пересматривая письма, тоже рвала одно за другим, чувствуя легкость, освобождение. Вместе с клочками исписанной бумаги из ее жизни уходили люди, которых и так в ней никогда не было. Для чего она их берегла? Непонятно. Хорошее она помнила, дурное и помнить было ни к чему! Письма от людей, которыми дорожила, складывала отдельно, потом перевязала по адресатам. У нее всегда была страсть к эпистолярному жанру, вот он, результат: писем целая коробка! Сохранившиеся от родителей письма тоже сложила в отдельную коробку. С ними она разберется потом.

Бумажный мешок был набит доверху. Ляля дотащила его до двери, выволокла на площадку и поставила рядом с банками. Принялась паковать родительский архив. С ним ей было неловко расставаться. Паковать паковала, но количество стопок на полу не уменьшалось. Жизненное пространство сократилось, в столовую войди попробуй! И что делать с этими стопками и коробками? Честно говоря, они были ей нужны только как память, выбросить их было невозможно, жалко… Но и хранить негде…