Реймон Кено - Одиль Страница 26

– Группа Сальтона распалась, вы видите: Владислав среди нас.

Последний в этот момент заявил:

– Мы должны совершать революцию при помощи самых радикальных инфрапсихических средств и сражаться с буржуа самым отвратительным для них оружием – экскрементами.

– Нужно скатиться в грязь и вдохнуть воздух преступления, – заявил один из неофитов.

– И не забудем в этой борьбе о мощном оружии – раннем безумии, – сказал какой-то человечек, съежившийся, как куколка насекомого или как что-то подобное.

Англарес сообщил мне, что это В., бывший «единый ничегонеделатель».

– Мы никогда не совершим революцию, если не сможем искусно околдовать целиком всю буржуазию, – промолвила еще какая-то личность с самым безразличным видом.

– Это У., – шепнул мне Вашоль, – он перешел к нам от «спиритов-инкубофилов».

Я понял, что Англарес благодаря своему маневру насобирал «учеников» почти отовсюду; я говорю: «учеников», хотя на этот момент у них вроде бы имелись идеи (?) – свои, личные. Поскольку Англарес, как мне показалось, был расположен поболтать со мной, я потихоньку сообщил ему, что собираюсь жениться. Он вздрогнул. Услышавший мои слова Вашоль сморщил нос.

– Вы собираетесь жениться? – сказал Англарес самым презрительным тоном.

Я воздержался от объяснений причины моего поступка. Вместо этого сказал:

– Саксель будет моим свидетелем.

Он схватился за пенсне и водрузил его на нос. Он сверлил меня взглядом, демонстрируя безусловные успехи в магнетизме.

– Вы смеетесь надо мной, Трави.

У него был очень красивый голос: глубокий, переливчатый, полнозвучный. – Почему же? – сказал я.

Он не ответил, стараясь прийти в себя. Вмешался Вашоль:

– Он не в курсе.

– Не в курсе чего? – спросил я.

– Как, – вскричал Англарес, – вы не в курсе?

– Но о чем речь?

Шеневи в свою очередь счел необходимым вставить слово:

– Саксель – мерзавец, мы его выставили вон!

– Надо показать ему нашу листовку, – сказал Вашоль.

Кто-то протянул мне листовку. Я внимательно перечитал ее; там, может быть, не было ни одной ошибки, но все было представлено в ложном свете.

– Надо же, и моя подпись, – заметил я.

– Вы разве не член нашей группы? – моментально парировал Вашоль.

– Какие у вас могут быть возражения? – спросил Шеневи.

Они, казалось, недовольны тем, что я удивляюсь, увидев свою подпись под текстом, которого не читал.

– Может быть, вы сохранили какие-то дружеские чувства к Сакселю, – сказал Англарес, – но поймите, что всякая дружба должна быть забыта, когда под вопросом нравственность. Мы должны оставаться чистыми, и мы останемся чистыми.

Его соратники молчали, возвеличенные этой похвальной речью. Он же поправил прическу ловким движением головы и пронзил взглядом ни в чем не повинный графин с водой. «Поза», – подумал я. Я счел бесполезным говорить даже о том, что мне не из чего выбирать, предоставляя ему победоносно мутить воду. Я положил несколько франков на свое блюдце и встал. К чему тратить слова на глухих? Я ушел, ровным счетом ничего не сказав. Я не жалел о своей небольшой проверке: найдутся ли здесь «независимые» люди?

А Венсан? Как-то он меня встретит? Поставил ли он свою подпись под этим отлучением? Я никак не мог вспомнить. Если он не подписался, мог ли Англарес спокойно произносить его имя? Я зашел в маленький магазинчик и написал ему почтовую открытку. Назначил встречу на следующий день. Он пришел.

– Ну, выздоровели?

– Вы знали, что я болел?

– Заходил пару раз к вам в гостиницу; мне сказали, что у вас «плохой» грипп. Собирался сегодня или завтра написать вам. Что нового?

Я ответил по привычке:

– Ничего.

Потом продолжил:

– В общем, я больше не увижу Сакселя и больше не пойду на площадь Республики.

– Понятно.

– Вы в курсе дела?

– Я подозревал, что все так случится. Саксель увидел вашу подпись и рассердился. Вы увидели свою подпись и рассердились.

– Именно.

– Обычный случай. Я сотни раз встречался с такими фокусами.

– Но вы, вы подписали эту бумагу?

– Так же, как и вы. Но подобные вещи случаются со мной в последний раз. Меня утомляют все эти истории, утомляют и вызывают отвращение.

– Вообще-то, я пришел не для того, чтобы выяснять все это, но чтобы попросить вас об одном одолжении: взять на себя очень нудную формальность.

– Какую же?

– Быть свидетелем на моей свадьбе.

– Формальность очень нудную или очень странную?

– Нет-нет, я не шучу: речь идет о чрезвычайно простом деле.

– Вы действительно женитесь?

– Вас это так удивляет?

– Откровенно говоря, да. В любом случае можете на меня рассчитывать.

– Спасибо. Я не слишком надоел вам с этой историей?

Я чуть было не раскрыл ему причину этого брака, который его так удивил, но отказался от этой мысли, не желая показать, что я вроде бы извиняюсь за такой странный поступок. Если не брать в расчет презрение, которое мы питали к буржуазным условностям и канцелярским формальностям капиталистического строя, какой же вид должен был я иметь, чтобы эта случайность показалась несовместимой со всей моей остальной жизнью в глазах человека, хоть немного знавшего меня? Я чувствовал, как маска, которой я прикрывал лицо, маскарадный костюм, который я надел, обращаются в прах, рассыпаются на куски, но все-таки из этих лохмотьев я создал образ, который считал подходящим для себя и который хотел сохранить на всю жизнь, – образ калеки, раздавленного несчастьем.

– Вы не слишком внимательно слушаете то, что я вам говорю, – заметил Венсан.

– О, простите.

Он посмотрел на меня тем снисходительным взглядом, который так бесил меня раньше: конечно, он считал меня влюбленным.

– Что вы сказали обо всех этих людях?

– Я сказал, что общий корень всех их заблуждений – чересчур грубая диалектика, отрицание, которое всегда направлено к низу и которое им никогда не удавалось преодолеть, и не без причины. Есть два способа не добиться какой-либо цели: потому что ты не можешь этого сделать и потому что ты не соизволил этого сделать – потому что ты выше или потому что ты ниже этого.

– Например?

– Так, можно предложить человеку состояние детства как идеал при условии, что он примет его не по причине своего несовершенства, а по причине превосходства, не потому, что он не может стать взрослым, а, напротив, потому, что он уже реализовал все возможности этого возраста. Эти люди, превозносящие детство, ищут его в подвалах сознания, в чуланах, среди хлама; они находят лишь жалкую пародию. Посмотрите, из чего состоит их псевдодеятельность. Они играют, как «большие дети», в полном смысле этого слова, подразумевающего их умственную отсталость. Что такое все эти конгрессы, манифесты, исключения? Ребяческие забавы! Они играют в магов, революционеров, ученых – чистый фарс! Посмотрите на их опыты, их теории, оцените их выступления, их серьезность – пустяки! Игрушки!