Татьяна Алюшина - Далекий мой, единственный... Страница 26

– Здравствуй, дорогой! Сколько лет-то не виделись! Дай-ка я на тебя посмотрю!

Она отодвинулась, разглядывая его.

– Возмужал! Ильюша, ты стал такой… – она подбирала определение, – сильный, мужик прямо! Заматерел!

– Да ладно! Галина Ивановна, мешки ворочаю, вот и раздался в плечах.

– Не скажи, ты как-то внутри повзрослел, глаза замученные. Знаю про твою беду, как родители?

– Пока рано судить, но осложнений нет, а это уже большая удача.

– Даст Бог, поправятся, я уж и свечку в церкви за их здравие поставила.

– Спасибо, Галина Ивановна, – искренне поблагодарил он.

От этой дачи, спокойной жизни, от всего замечательного и беззаботного, что было здесь когда-то, он расчувствовался. Подъезжая к поселку, Илья сбавил скорость, смотрел вокруг на знакомые деревья, тропинки, домики и испытывал такую горчащую грусть, которая возникает, когда попадаешь в места, с которыми связаны самые лучшие, самые теплые и уютные воспоминания, и понимаешь, что ничего не вернуть из того прекрасного и дорогого, что ушло безвозвратно.

– Голодный? – отвлекла его от ностальгии по прошлому Галина Ивановна. – Давай я тебя накормлю, Юлечка такой плов чудесный приготовила.

– А где они?

– Твои-то? – уточнила Галина Ивановна и заулыбалась. – Спят оба, в большой комнате на диване. Иди, посмотри, а я пока стол накрою.

Из-за жары все двери в большом доме были распахнуты, и по комнатам свободно гулял легкий ветерок. Увидев Юлю с Тимошкой, спящих на диване, Илья остановился на пороге, облокотился плечом о дверной косяк, стоял, смотрел на них, первый раз в жизни понимая, что значит «плакать внутри».

Адорин быстро поднялся, захватил пустой бокал, прошел в кухню и налил порцию коньяка. Подумал и достал из холодильника лимон, сыр, нарезал, разложил на тарелки, выпив залпом коньяк, закусил лимоном.

Он чувствовал то же, что и тогда, когда смотрел на них, только сейчас это чувствовалось еще больнее. К тем переживаниям прибавилась новая боль из последующей жизни, ошибки, его предательство. Много чего прибавилось.

Он помассировал шею, покрутил головой, пытаясь отогнать боль.

Не помогло.

– Значит, день воспоминаний! – констатировал он. – Вот же ж, твою мать!

Не хотел он ничего вспоминать и переживать заново! Совсем не хотел! Мазохизм какой-то душевный! На фига?!

Слишком много всякого там было! Больного и радостного, обвиняющего, выворачивающего душу наизнанку! Но что-то, не подвластное его разуму и силе воли, заставляло Илью вспоминать, кадр за кадром прокручивая прошлое.

И он сдался.

Прихватив на сей раз всю бутылку, тарелку с сыром и лимоном, бокал, вернулся в комнату, сел на диван, поставил принесенное перед собой на столик, смирившись, пустил на волю божью и, наверное, свою погибель накатывающие, как волны, воспоминания.

Юлька и во сне оберегала его сына, поддерживая спинку малыша рукой. А Тимка спал на боку, закинув ручку и ножку на Юлю.

Илья смотрел на самых любимых, самых родных, необходимых ему в жизни людей, и горячая боль сжимала что-то внутри, не давая продохнуть. Тугой железный обруч сдавил грудь, а сердце, которое он теперь точно знал, где находится, ныло так, что Илья испугался – не помирает ли!

Наверное, оно плакало.

О несбыточном счастье, о невозможности соединения этих двух дорогих людей в его жизни, о тупой мерзкой безысходности и от полного, ясного понимания – ничего не будет в его жизни!

Может, просто не судьба какая-то? Бог его знает!

Он нашел в себе силы, отвел взгляд от спящих, еле отлепился от косяка, как старик, шаркая ногами, доплелся до веранды, где хлопотала у стола хозяйка, и рухнул всем весом на стул.

– Галина Ивановна, у вас водка есть?

Она внимательно на него посмотрела и спросила как-то совсем по-русски, открытым, понимающим и сострадающим сердцем, не словами, а сердцем:

– Совсем тебе плохо?

Илья кивнул, соглашаясь, говорить он не мог. Галина Ивановна погладила его по голове теплой ладонью.

– Есть, Ильюшенька, сейчас принесу. И с тобой рюмочку выпью за быстрейшее выздоровление твоих родителей.

Она наклонилась, заглянула ему в глаза и тихо, проникновенно произнесла:

– Ты не печалься так, потерпи. Все перемелется. В жизни всякое бывает, на то она и жизнь, да только люди сильнее невзгод – перетерпят, отстрадают и дальше живут. А как иначе?

Погладив его еще раз по голове, ушла на свою половину дома за бутылкой. А Илью странным образом отпустило от этих слов и чистого сердечного участия.

«Попустило», как говорят в народе, очень верное определение, емкое и точное.

– Да, – сказал он себе. – Будем жить дальше.

Они тогда посидели с Галиной Ивановной, выпили по рюмочке, поговорили, пришел Павел Игнатьевич, который растапливал баню, присоединился к ним, и Илье полегчало.

– Ничего, Андреевич! – подбодрил хозяин, чутко уловив его настроение. – Вот в баньке попаришься, отоспишься, мы тебе новый матрац из сена постелем, сено – оно успокаивает, оттягивает хвори. А поспать тебе надо, вон уж зеленый стал от недосыпу. А после баньки посидим, выпьем маленько, оно и полегчает!

Проснулись Юлька с Тимошкой, обрадовались несказанно его приезду, улыбались Илье, как два солнышка. Тимка верещал от радости, прыгая у отца на коленях, а Юлька обняла его и поцеловала в щеку.

И попустило, и поехало дальше, пережив эту колдобину.

Юлька отдала ему Тимку и ушла на весь вечер на речку, на этюды. Илья с Тимошкой гуляли и дважды навещали художницу. Адорин смотрел через ее плечо на то, что она рисует, восхищаясь ее дарованием. Он всегда, с Юлькиного детства, гордился ею и удивлялся силе ее таланта.

И была банька, в которую Илья взял с собой Тимошку, громко хохочущего и хлопающего в ладошки от восторга, а после, уложив сына спать, он сидел с Юлькой и хозяевами на веранде за столом, не зажигая света. В сумерках они тихо разговаривали, выпили немного. И так ему стало спокойно, умиротворенно на душе, словно он получил отсрочку приговора или кто-то свыше сжалился над ним и дал небольшую передышку. Илья позволил себе выспаться на колючем, но удобном, пахнущем травами матраце, и улыбался, когда засыпал.

После рождения Тимошки это оказался самый лучший и спокойный день в его тогдашней жизни!

ЮЛЯ

Попав на дачу, Юля с Тимошкой жили, не соблюдая никаких режимов, чувствуя друг друга так, что Юлька не уставала поражаться тому каждое мгновение.

Галина Ивановна с первой же минуты взяла их под свое заботливое крыло. Рано утром, пока Юля с Тимкой спали, она ходила на другой конец поселка за парным молоком, творогом, сметаной, и когда дачники соизволяли проснуться, их ждал потрясающе вкусный завтрак.