Анна Берсенева - Женщина из шелкового мира Страница 26

Ее просто охватило безразличие. Она словно бы видела себя со стороны, и видела так, как будто смотрела замедленное кино. Существует на экране какая-то женщина, производит какие-то машинальные действия, все это длится и длится без цели…

Собственно, длилось все это только один день. Один! А вовсе не целую вечность, как Мадине казалось. Но уже и того, как они с Альгердасом провели прошедшую ночь, было для нее слишком много. Хотя ничего особенного не происходило — они просто лежали на разных половинах кровати. Кровать была широкая, и им даже ноги поджимать не приходилось, они и так друг к другу не прикасались.

А утром она ушла гулять и вот теперь, к вечеру только, возвращалась домой.

Альгердаса дома не было. Самое время было собрать вещи. Но Мадина не находила в себе сил даже для того, чтобы раздвинуть дверцы шкафа и достать свою дорожную сумку.

Она забралась с ногами в кресло, подтянула колени к подбородку. В этой позе, с виду такой уютной, такой домашней, ей было так неудобно, словно ее в тиски зажали. Но и менять положение ей не хотелось. Так она и просидела до тех пор, пока не стукнула входная дверь.

— Ты дома? — Не сняв куртку, Альгердас заглянул в комнату. — Давно?

— Не знаю.

— Перестань. — Он поморщился. — Ну зачем эти скорбные красивости?

Мадина в самом деле не знала, давно ли она дома, и, отвечая так, никакой нарочитой красивости не предполагала. Но, наверное, ее ответ в самом деле прозвучал именно так. Альгердас был чуток ко всякой фальши, да и сама она тоже.

— Лучше мне уехать, — сказал он.

— Не нужно тебе никуда уезжать, — пожала плечами Мадина. — Я…

— Почему не нужно? Я же все равно хотел в Китай. И вот так совпало.

— Да. Так совпало.

Горечь, наверное, тоже относилась к разряду скорбных красивостей. Но Мадина не могла ее сдержать.

— Я в агентстве был. Визу обещают быстро сделать. Послушай, Дин. — Он присел на корточки перед креслом. Мадина видела его светлые глаза прямо перед собою. В глазах было сочувствие. Но больше в них не было ничего. — Я скоро уеду. А до отъезда у мамы поживу.

— Это не нужно, — повторила она.

— Это нужно. Я не хочу, чтобы ты дергалась туда-сюда. Вот как раз тебе необязательно уезжать. То есть… То есть нам необязательно расставаться, — твердо произнес он.

— Но ребенка ты не хочешь.

— Ребенка я не хочу.

Головоломка была не из трудных. Даже проще, чем знаменитая, про волка, козу и капусту в лодке.

— Я сброшу кое-что в ноутбук, — сказал Альгердас.

Пока что-то копировалось из одного компьютера в другой, он снял с вешалок в шкафу несколько рубашек, взял с полки несколько свитеров, джинсы. Собрал белье в небольшой пакет. Сложил все это в чемодан на колесиках и выкатил чемодан в прихожую, а сам ушел в ванную — слышно было, как выдвигается ящик под раковиной и хлопает дверца навесного зеркального шкафчика, в котором Альгердас держал бритвенные принадлежности.

Ясно было, что перед Китаем он не собирается заходить за вещами еще раз. Наверное, действительно не хочет, чтобы Мадина дергалась туда-сюда.

Он был легкий человек. Новый человек.

«Как у Чернышевского. Да — нет», — подумала Мадина все с той же горечью.

Глупо было думать сейчас вот так, какими-то замшелыми книжными образами, но такой способ мышления въелся в нее слишком глубоко, и она ничего не могла с этим поделать. Да, собственно, это было сейчас и неважно.

Она по-прежнему сидела с ногами в кресле, когда Альгердас снова зашел в комнату.

— Все, — сказал он. — Я готов.

Он подошел к столу, разъединил компьютеры, спрятал ноутбук в сумку, накинул ремень этой сумки себе на плечо… Что-то фантасмагорическое, невозможное было в последовательном спокойствии его сборов.

Потом Альгердас подошел к креслу.

— Все, — повторил он.

И, не наклоняясь, обнял Мадину одним движением, кратким и сильным. Она успела почувствовать, что сердце у него бьется порывисто и прерывисто. И тут же он отпустил ее и не оглядываясь вышел из комнаты.

Хлопнула входная дверь. Мадина осталась одна.

Глава 12

Если и верно было пошлое утверждение, что у природы нет плохой погоды, то, во всяком случае, оно не имело отношения к Бегичеву. Здесь не только бывала плохая погода, но и целые времена года выглядели мрачно и уныло.

Именно такой, мрачной и унылой, всегда казалась Мадине ранняя весна. Вот это вот время в конце марта, когда, если не случалось каких-нибудь особенных природных неурядиц, начинал наконец таять снег. Окрестности сразу принимали вид совершенной безжизненности. Казалось, что новая трава никогда не пробьется сквозь покрытую серой коркой грязь, что земля обречена навечно оставаться под травой старой и жухлой.

Потом все менялось, конечно, все зеленело и расцветало. Но Мадина каждый раз глупо опасалась, что это раньше все менялось, а теперь вот возьмет и не изменится.

Нынешним мартом настроение у нее было особенно подавленное. И, главное, оно было какое-то… долго подавленное. Она жила в Бегичеве уже почти три месяца, а настроение ее не менялось нисколько.

Родители хлопотали вокруг нее так, словно она была тяжело больна и не могла сама себя обслуживать. Но в то же время они были безмерно счастливы из-за ее беременности, и это их состояние совсем не соотносилось с заботами о тяжелобольной. От такого несоответствия, от их суетливого, хлопотливого счастья можно было сойти с ума. Иногда Мадине казалось, что это вот-вот с нею и произойдет.

Жизнь, которую она теперь вела, можно было назвать только растительной.

Мама умолила ее не устраиваться на работу, вернее, погодить с этим до лета.

— Доченька, милая, — совсем по-бабьи, как никогда прежде, причитала она, — ну как ты будешь сейчас в свою библиотеку ходить? Ведь это не близкий свет, а холод, а скользота! А возвращаешься ты вечно на ночь глядя! Разве можно? Ты теперь должна в первую очередь о ребенке думать. А устроиться успеешь. Потом, летом. В августе. Оформишься — и сразу в декрет. Клавдия Павловна пойдет тебе навстречу, я уверена.

Ребенок должен был родиться в конце сентября. Это был новогодний ребенок. От той ночи, когда Альгердас пил крюшон из кувшина и ловил мышь в ладонь.

Но об этом Мадина старалась сейчас не думать.

И получалось, что думать ей в общем-то не о чем. Все остальное в ее нынешней жизни не относилось к области мысли. Она ела, спала, гуляла по саду, в положенное время посещала врачей — и все. Если и возникали какие-либо неурядицы, то настолько мелкие, что их можно было считать вовсе не существующими.