Лайонел Шрайвер - Цена нелюбви Страница 26

И все же я знаю, что чувствуешь, когда нарушается сценарий. Нежданные гости с подарками? Странно, что я привела этот пример. Всю неделю перед моим десятилетием я чувствовала: что-то назревает. Родные шептались, я не должна была заглядывать в шкаф. И вдобавок ко всем тем подмигиваниям Джайлз напевал: «Ну ты и удивишься!» Вторая неделя августа прошла под знаком приближения знаменательного события, и к дню рождения я едва сдерживала нетерпение.

Ранним вечером мне приказали выйти на задний двор.

— Сюрприз!

Когда меня пригласили в дом, я обнаружила пятерых моих подружек, проскользнувших через парадную дверь, пока я пыталась подглядывать через задернутые кухонные занавески. Они сидели в гостиной вокруг столика, застеленного кружевной бумажной скатертью и уставленного разноцветными бумажными тарелками, рядом с которыми мама положила карточки с именами, написанными ее каллиграфическим почерком. Не обошлось и без обязательных, купленных в магазине мелочей: миниатюрных бамбуковых зонтиков, свистков с разворачивающимися языками и конечно же готового торта. А чтобы лимонад казался более праздничным, мама подкрасила его ярко-розовым.

Несомненно, мама увидела, как вытянулось мое лицо. Дети совершенно не умеют притворяться. Во время праздника я была рассеянна и немногословна. Я открыла и закрыла свой зонтик, и, как ни странно, он быстро мне надоел; раньше я ужасно завидовала девочкам, которые приходили в школу с точно такими же розово-голубыми зонтиками после праздников, куда меня не приглашали. До меня вдруг дошло, что эти зонтики продаются десятками в пластиковых пакетиках, и их может купить любой, даже такой, как мы, и они сразу для меня обесценились так, что и не выразить словами. Две гостьи не были мне особо симпатичны; родители всегда ошибаются в привязанностях своих детей. Обмазанный помадкой, похожий на пластмассовую шайбу торт был слишком сладким; моя мама пекла гораздо лучше. Подарков было больше, чем обычно, но в памяти осталось лишь то, что все они необъяснимо меня разочаровали. Меня посетило предвидение взрослости и безысходности, редко ощущаемое детьми: мы сидели в комнате, и нам не о чем было говорить, нечего делать. Как только все закончилось и не осталось ничего, кроме крошек на полу и пустых оберток, я расплакалась.

Я могу показаться избалованной, но я не была избалована. Это был первый праздник в мой день рождения. Оглядываясь назад, я чувствую себя достойной презрения. Мама так старалась. Ее бизнес давно не приносил больших денег; она работала над каждой открыткой больше часа, а продавала ее за двадцать пять центов, и то клиенты жаловались на дороговизну. По сравнению с нашим жалким семейным бюджетом траты были значительными. Должно быть, мама недоумевала. Будь она другим человеком, наверняка отшлепала бы мою неблагодарную задницу. Что же превратило мой праздник в такое сильное разочарование?

Ничего. Или ничего в особенности, ничего, что я могла бы конкретно сформулировать. Вот в чем была проблема. Я ожидала чего-то огромного и неопределенного, настолько изумительного, что я даже не могла себе представить, а праздник, устроенный мамой, был слишком предсказуемым. Но, даже если бы мама пригласила духовой оркестр и фокусников, я все равно испытала бы уныние. Все было бы определенным и неизменным, а значит, не тем, чего я ждала.

То есть я не знаю, каких чувств я ждала, когда Кевина впервые приложат к моей груди. Я не предвидела ничего конкретного. Я хотела того, что не могла вообразить. Я хотела измениться; Л хотела переместиться. Я хотела, чтобы распахнулась дверь и передо мной открылся совершенно новый, неведомый прежде Мир. Я хотела откровения — не меньше, а откровение невозможно предсказать; оно обещает то, во что мы еще не посвящены. Однако если я и извлекла какой-то урок из праздника по случаю своего десятилетия, так это то, что слишком высокие и расплывчатые ожидания опасны.

Возможно, я выставила себя здесь в ложном свете. Конечно, у меня были опасения. Однако мои ожидания материнства были высоки, иначе я бы не согласилась на это. Я жадно слушала подруг:

Ты не представляешь, каково это иметь собственного ребенка». Если я говорила, что младенцы и маленькие дети не вызывают у меня никакого восторга, меня уверяли: «Я испытывала те же чувства, не выносила чужих детей! Но когда они твои, это другое, совершенно другое дело». Мне нравилась идея другой Страны, незнакомой страны, в которой высокомерные злодеи чудесным образом превращаются — как ты сам говорил — в ответ на «главный вопрос». Действительно, я, может, даже искажала свои Чувства к чужим странам. Да, я уставала от путешествий. Перед Посадкой в самолет я всегда боролась с унаследованным страхом. Однако, в первый раз ступая на землю Намибии, Гонконга или даже Люксембурга, я словно обретала крылья.

«. Чего я не сознавал, — сообщил мне по секрету Брайан, — так это того, что можно влюбиться в собственных детей. Ты не просто их любишь. Ты влюбляешься. И чувство в тот момент, когда ты видишь их впервые, невозможно выразить словами». Как бы я хотела, чтобы он его хоть как-нибудь выразил. Как бы я хотела, чтобы он хотя бы попытался.

Доктор Райнстайн покачала младенца надо мной и положила на мою грудь с трогательной осторожностью, коей я прежде в

ней не замечала. Кевин был влажным, со следами крови на шее, в локтевых и коленных суставах. Я неуверенно обняла его ладонями. У него было сморщенное, недовольное личико, вялое тельце. Я смогла интерпретировать его вялость лишь как отсутствие энтузиазма. Сосание — один из немногих врожденных инстинктов, но он с отвращением отвернулся от моего увеличившегося коричневого соска.

Хотя меня предупреждали, что молоко не появится по первому требованию, как в торговом автомате в кафетерии, я все же не сдалась. Я пыталась сунуть сосок ему в рот, а он сопротивлялся. И вторая грудь понравилась ему не больше первой. А я ждала. Затаила дыхание и ждала, и ждала. «Но ведь все говорят...»

— думала я. И тут мелькнула мысль: «Остерегайся того, что «все говорят».

Франклин, я чувствовала себя... отсутствующей. Я лихорадочно искала в себе это новое невыразимое чувство, как ищешь нож для чистки картошки в ящике, забитом столовыми приборами, но, сколько я ни ковырялась, сколько ненужного ни отбрасывала, его там не было. Нож для чистки картошки в конце концов всегда оказывается именно в том ящике. Под лопаточкой или между страницами инструкции от кухонного комбайна...

— Он прекрасен, — пробормотала я, воспользовавшись репликой из телесериала.