Извращенная гордость - Кора Рейли Страница 26

Римо был странно спокоен, и это тревожило, потому что означало, что что-то происходит за этими темными жестокими глазами.

— Ты можешь попытаться сбежать, но тебе не убежать, — твердо сказал Римо, когда я осмотрела границу участка.

Высокие стены вокруг здания были увенчаны колючей проволокой, и когда мы подошли достаточно близко, я услышала жужжание электричества.

— Ты ищешь слабое место в наших мерах безопасности? — спросил он с оттенком мрачного веселья. — Ты ничего не найдешь.

— У всего, у каждого есть слабость. Вопрос только в том, чтобы найти это, — тихо сказала я, останавливаясь.

Римо встал передо мной, его темные глаза торжествующе скользили по мне.

— А ты слабость Данте, Серафина.

— Я всего лишь его племянница. Данте приговорил так много мужчин к смерти в своей жизни, ты действительно думаешь, что он заботится о жизни одной девушки?

Римо взял меня за затылок, удерживая на месте, и приблизил наши лица. Я позволила ему, смягчилась в его объятиях, зная, что это не та реакция, которую он хотел. Его темные глаза впились в мои, и я с трудом удержалась, чтобы не отвести взгляд.

— Я задаюсь вопросом, действительно ли ты веришь в это или ты надеешься, что я верю в это. — сказал он, понизив голос.

— Это правда.

Его губы растянулись в жесткой улыбке.

— Правда в том, что ты девушка, нечто драгоценное, нечто, что они должны защищать. Это укоренилось в них, выжжено в них безвозвратно со дня их рождения. Их честь требует, чтобы они оберегали тебя, и каждую секунду, пока ты в моих руках, они подводят тебя, подводят себя. С каждой секундой, которая проходит, стыд их неудачи съедает их честь. Как люди, мы живем честью и гордостью. Они колонна нашего мира, нашего гребаного «я», и я собираюсь сносить их колонну за колонной, пока каждый гребаный член Наряда не будет раздавлен под тяжестью их гребаной вины.

Мое дыхание застряло в горле, и я не могла ничего сделать, кроме как смотреть на человека передо мной. Может быть, он недооценил меня, но я — и я боялась, что даже этот наряд — недооценила и Римо Фальконе.

Его действия говорили о едва сдерживаемом насилии и наводили на мысль, что у него нет ни капли самообладания, что его можно толкнуть на необдуманные поступки. Но Римо был опасно умен. Безжалостный человек с силой и остроумием, чтобы отомстить.

— Может быть, они будут чувствовать себя виноватыми, но они не дрогнут. Они не станут рисковать частью Наряда ради меня. Ни за здоровье моего тела, ни за мою жизнь, и меньше всего за мою невинность, Римо. Так что бери либо то, либо все. Ты не ослабишь Данте или его Наряд.

Римо провел большим пальцем по моей шее. Я не была уверена, сделал ли он это нарочно или не заметил, и не прикосновение, а выражение его глаз заставило меня вздрогнуть.

— Они защитят твою невинность любой ценой, потому что это единственная чистая вещь в их гребаной жизни. Они думают, что твоя невинность смоет их грехи, но они дышат грехом. Как и все мы. Сто девственниц не могут смыть грех с наших вен. Определенно не от меня.

— Даже ангелом? — пробормотала я, поднимая голову и глядя на него сквозь ресницы.

Мой пульс бился в венах, зная, на какой риск я иду. Но я была вынуждена вступить в игру Римо, желая того или нет, и я могла быть либо пешкой, либо игроком.

Что-то промелькнуло в темных глазах Римо, что-то голодное и смертельно опасное. Он наклонился ближе, его горячее дыхание коснулось моих губ.

— Ты играешь в опасную игру, Ангел.

Я улыбнулась.

— Ты тоже.

Его губы прижались к моим. Я этого не ожидала. Почти поцелуй, как угроза, скользящая по моей коже, была его тактикой… до сих пор. Это не было прикосновением призрака. Это было ощутимо, и все же казалось обещанием поцелуя, угрозой того, что ждет впереди.

Ошеломлённая действиями Римо, я выдержала его взгляд. Наконец, я вырвалась и подняла ладонь, чтобы ударить его, но он схватил меня за запястье. Он снова притянул меня к себе.

— Именно такой поцелуй Данило подарил бы тебе в церкви, а может, и позже, в первую брачную ночь. Вежливый. Контролируемый. Благоговейный. — его голос понизился. — Это не поцелуй.

Гнев захлестнул меня.

— Ты…

Римо прижался губами к моим губам, его пальцы царапали мое бедро, а другая рука сжимала мое запястье между нашими телами. Его губы завладели моими, его язык пробовал рубец моего рта, посасывая мою нежную нижнюю губу, требуя входа. Меня обдало жаром, и мои губы слегка приоткрылись. Едва. Вспышка покорности, и Римо погрузил свой язык в мой рот, пробуя меня на вкус, поглощая меня. Его вкус опьянял, жар его тела подавлял. Его большой палец прижался к моему запястью, ладонь скользнула от бедра к пояснице. Маленькие электрические искры последовали за его прикосновением.

У меня кружилась голова, я не могла отодвинуться, вообще не могла двигаться. Наконец, Римо отпустил меня. Я отчаянно втянула воздух, голова кружилась, тело покалывало с головы до ног.

Римо вздохнул.

— Это, Ангел, был поцелуй. Это единственный поцелуй, который ты когда-либо получишь от меня, и этот поцелуй ты будешь использовать, чтобы измерить каждый последующий поцелуй.

Дрожа, я отшатнулась от Римо.

— Что ты наделал? — я запнулась.

Я прижала дрожащие пальцы к губам, ужас обрушился на меня, как молния. Это должно было быть привилегией Данило. Мой первый поцелуй.

Римо взял его.

Нет.

Я отдала его.

Римо сердито покачал головой.

— Я порезал тебя своим ножом, и ты не проронила ни слезинки, но поцелуй заставляет тебя плакать?

Я отвернулась, пытаясь взять себя в руки. Всю свою жизнь я была воспитана, чтобы быть идеальной женой, чтобы подарить себя мужу. И вот так я позволила Римо украсть часть моего подарка. На мгновение мне захотелось зарыдать. Потом я почувствовала тепло Римо на своей спине, не касаясь, но задерживаясь между нами.

— Ты боишься гнева Данило, если он узнает, что его Ангел прячет несколько черных перьев под сияющим белым оперением?

Я оглянулась через плечо на его поразительное лицо.

— Ты ничего не знаешь ни о Данило, ни обо мне.

— Я знаю твою слабость и знаю его.

Я снова повернулась к нему.

— У тебя тоже есть слабость, и в один прекрасный день твои враги используют ее против тебя с той же жестокостью, что и ты.

— Может быть, — проворчал