Ты всё ещё моя - Елена Тодорова Страница 27

– Лизок, бери пиццу, пока совсем не остыла.

Я бы не взяла, но Лия попросту впихивает мне в руки большой ломоть на бумажной тарелке. Приходится есть, в то время как разрывает желание расплакаться.

– Короче, смотрю, этот тип все-таки прискакал… – машинально вслушиваюсь в беззаботную болтовню Шатохина. – Не собирался особо его кошмарить… Так, думаю, пару фофанов, чтобы в башке прояснилось… А он выходит из салона с битой! Ну, естественно, у меня забрало и упало. Хорошо, Бойка рядом… Иначе, клянусь, размазал бы его по асфальту, как нутеллу.

– Фу-у-у… – протягивает кто-то из девчонок.

– Хочешь сказать, Бойка тебя стопорнул? Бойка?! – изумляется Фильфиневич.

– Отвечаю, – режет в ответ Тоха. – Он реально изменился.

– Что с нормальными людьми любовь делает! Это ж просто охренеть!

Последнего комментатора по голосу не распознаю. А смотреть не хочу. Пытаясь игнорировать Артема, пялюсь то на блестящее в темноте море, то на слепящие звезды.

– Ты замерзла? – шепчет Лия. Поймав мой взгляд, добавляет: – Трясешься.

– Немного.

– У меня в машине пиджак есть. Сходить за ним?

– Нет-нет, – спешно отказываюсь, не желая ее гонять. – Не настолько мне холодно.

И вовсе эта дрожь не от холода. Только начало сентября. Ночи еще достаточно теплые. Ребята вон в море купаются. И я могла бы… Нет, не могла бы. Слишком сильно боюсь.

– Как вам начало года? Мне одному кажется, что без мрачного папаши Бойки как-то спокойнее? – припоминает Фильфиневич бывшего ректора и, собственно, основателя и владельца всего академгородка.

– Боже, ну какой же придурок… – ругается неожиданно Лия. – О покойном либо хорошо, либо никак.

– Это тебе твоя чокнутая бабка сказала? – парирует парень столь же резко.

И потом… Они смотрят друг на друга так, словно готовы ввязаться в драку.

– Ты так бесишься только потому, что не нравишься ей?! Говорил же, что тебе похрен!

– Так и похрен!

– Так и да! Ага, ага…

– Иди, причешись, ведьма.

Я охаю. Но Лия не сдается. Ехидно смеется, будто его замечание ее совсем не трогают.

– Чтоб стать похожей на тебя, сахарный мальчик? Ну, уж нет! Лучше смерть!

Отошедшие от шока ребята взрывают воздух хохотом.

– Скорей бы! – выдает тем временем Фильфиневич.

Я его таким злым еще никогда не видела.

– Господи, Дима… Не надо так, – не выдерживаю и вмешиваюсь я.

Не понимаю, почему остальные молчат.

– Ой, да пусть болтает! Я на него вообще куклу вуду сделала. Перед сном обряды провожу.

– Что ты сказала? Какую куклу?

– Филя, ша, – тормозит его Чарушин.

Приобняв за плечи, удерживает на месте, тогда как тот уже готов был ринуться к Лии. В этот же миг наши с Артемом взгляды пересекаются, и внутри его глаз появляется что-то новое. Не такое агрессивное, как то, что он выдавал прежде. Нечто чувственное, ласковое, почти нежное… И как мне не отзываться? В груди все тотчас сжимается и рассыпается искрами.

Жаль только, все слишком быстро обрывается. Чарушин отводит взгляд, а в следующий раз таким холодом пробивает, что вздрагиваю.

– Погнали. Охладимся, – громко агитирует Тоха, перетягивая внимание на себя.

– Фильфиневич боится мочить волосы, – продолжает издеваться моя подруга. – Ах, ах, ах! После соленой морской воды никакой кератин не спасет шевелюру льва!

Благо на эту реплику Дима уже особо не реагирует. Лишь окатывает Лию злостью и с разбегу слетает с пирса.

– Ты не расстроилась? – интересуюсь участливо.

– Еще чего!

Я киваю. Тихонько вздыхаю и смотрю на Чарушина. Он тоже собирается прыгать. Ловит мой взгляд и замирает у края. Не понимаю, что горит в его глазах. Не осознаю даже, что сама выдаю.

Снова толчок внутри, как извержение вулкана… И я иду к Артему.

Не разрываю зрительного контакта, пока не встаю прямо перед ним. Нащупываю его руки, прижимаю ладонями к своему животу и всем телом к нему прислоняюсь.

– Хочу с тобой, – выговариваю, сама себе не веря.

В сознании вспышки ужаса проносятся. Но в груди ведь все трепещет.

– Вдыхай, – хрипит Чарушин, притискивая меня еще крепче.

И мы прыгаем.

16

Вхолостую не перегорит.

© Лиза Богданова

Как я и предполагала, ночью нырять в море еще трэшовее. В тот момент, когда нас с Чарушиным поглощает темнота, паника во мне достигает таких пределов, что, кажется, сердцу суждено разорваться. Одуряющей инъекцией впрыскивается в кровь адреналин и еще какая-то безумная, будто наркотическая, гормональная смесь.

Я под кайфом.

Мне от этого страшно до ужаса. И до восторга хорошо.

Едва оказываемся друг к другу лицами, сама Артема ногами обхватываю. Он меня прижимает. Чувствую его ладони на ягодицах, пояснице, спине – склеиваемся.

Задерживаемся на глубине, не сразу устремляемся на поверхность.

В висках бешено стучит пульс. В груди грохочет сердце. Но я убеждаю себя доверять Чарушину.

Даже когда в легких возникает дефицит кислорода. Даже когда удары сердца рисуют совсем нездоровый ритм. Даже когда каждая существующая в моем организме нервная клетка начинает сокращаться, экстренным путем делиться и сгорать.

Скорее отключусь, чем начну биться в истерике. Однако Чарушин и тут опережает. Чутко улавливает порог моей выдержки и выносит нас на поверхность.

Я так резко и громко вдыхаю, что в груди больно становится. Из глаз отчего-то выкатываются слезы. Хорошо, что помимо них