Вера Колочкова - Ключи от ящика Пандоры Страница 27

– Подойди-ка сюда, Ир…

Ольга стояла у окна, глядела в него задумчиво. Обернулась, повторила тихо:

– Подойди, подойди…

Девушка выбралась из кресла, подошла, встала рядом:

– Ну?

– Не нукай, не запрягла. Вон, посмотри лучше: видишь, две сосны рядом стоят? Одна толстая, основательная, под ветром не шевельнется даже. А вторая – худая, как хлыст, и туда-сюда мечется, вся изволновалась под ветром. Видишь?

– Вижу. И что?

– А то. Ветерок-то сейчас так себе поддувает, неосновательный. А вот когда настоящая буря придет, эта, гибкая да худая, что, по-твоему, сделает? Она совсем к земле пригнется, может, и поцелуется с нею, хотя и не пристало ей по природе, правда? Ей бы гордо кроной в небеса смотреть, но поцелует землю – жива останется. А ту, которая под ветром не гнется, буря обязательно пополам сломит, один пенек останется. Поняла мою мысль, бескомпромиссная ты наша?

– Поняла…

– И ты такая же, как эта гибкая сосна, только притворяешься гордым стволом. Нет, ты не подумай, я в хорошем смысле говорю. Хочешь прикрываться благородным переживанием – прикрывайся на здоровье.

– Я ничем не прикрываюсь, Оль. Просто так живу, и впрямь без компромиссов. Наверное, потому, что люблю…

– А любовь – тоже прикрытие. Вполне достойное, как соболиная шуба в мороз. Я-то это понимаю, а вот ты себе отчета не отдаешь. Что ж, и бог в помощь. Ладно. Кофе-то дашь иль одними разговорами пробавляться будем?

– Да, конечно. Я же сварила, но он остыл уже! – засуетилась Ирина, неловко всплеснув руками и в то же время облегченно вздохнув. – Пойдем на кухню, я новый приготовлю.

Пока она варила кофе, Ольга молча сидела за барной стойкой. Подумалось вдруг – сожалеет, наверное, о своих откровениях. Надо бы ей что-нибудь сказать успокаивающее, вроде того – ничего, бывает. Но не успела – подруга вдруг произнесла тихо, без прежнего яростного надрыва:

– Так что смирись. Мой тебе совет – никаких разговоров с Игорем не заводи, помалкивай в тряпочку. Пусть все будет как есть. И я никому не скажу, что ты – знаешь. Тебе легче будет.

– Какое сложное вранье, – усмехнувшись, поставила она перед подругой чашку с кофе. – Я знаю, что все знают, что я не знаю…

– Да, вранье. Но по внешним признакам – то же самое твое спасительное неведение. Не беспокой беспокойство, пока оно само этого не сделает. Как говорится, живи и радуйся.

– Ну да, так жить можно, конечно. А вот радоваться…

– Тогда просто – живи. И вообще устала я от тебя: будто вагон с углем разгрузила, честное слово. Столько энергии на тебя потратила, выдохлась вся. А ты хоть бы спасибо сказала, неблагодарная!

– Спасибо, Оль.

– Ну, то-то же… Ладно, поехала я. У меня сегодня еще куча дел. Мы ж ремонт в городской квартире затеяли! С утра с Самсоновым успели переругаться. Представляешь, ему непременно надо черную плитку в ванную! Ты представляешь себе это, а? Зайдешь, и повеситься хочется!

– Да. Действительно странно.

– А то! Но ты же знаешь его – упертый, как пень… Ему не столько черная плитка нужна, сколько на своем настоять надо, чтобы меня разозлить. По-моему, он страшный кайф испытывает, когда я злюсь.

– Да ну, не сочиняй.

– Нет, правда, так и есть! У нас не жизнь, а сплошные военные действия, только не рукопашные, а изысканно-изощренные. Соки тянем друг из друга, кровушку пьем – тоже своего рода любовь, если хочешь.

– Любовь?!

– Да, не распахивай на меня свои наивные глазки! А что еще остается? Куда лишнюю энергию вкладывать?

– По-моему, лучше уж разбежаться, чем так жить!

– Не можем мы разбежаться. Говорю же – любовь у нас. Только с другой окраской. Мы этим отсутствие детей компенсируем.

– Но не лучше ли что-то с детьми придумать?

– Хм… Придумать – это ты хорошо сказала. Только от одних дум дети не рождаются. Ладно, хватит, не будем об этом…

– Погоди, давно хотела у тебя спросить…

– А я сказала – не будем!

– Хорошо, не будем. Но все-таки… Если бы ты, к примеру, узнала, как я… То есть что у Самсонова ребенок на стороне есть, как бы поступила?

– О! Да никак! Как тут можно поступить? Ребенок, он и есть ребенок, живая человеческая единица, и его право на жизнь моими поступками никак не определено!

– Нет, я не о том…

– А я о том! Ты хотела спросить – не обидно ли мне было? Нет, не обидно.

– Врешь.

– Дура ты, Ира. Зависла в своем квадратике счастья, дальше своего носа не видишь. Эгоистка, что еще про тебя скажешь…

– И все равно не верю тебе! Это любой женщине обидно!

– Любой – да. Мне – нет. Я бы за Самсонова только рада была. А впрочем… Что я тебе доказываю? Думай, как хочешь. Каждый от своей трагедии пляшет. И еще неизвестно, у кого настоящая трагедия, а у кого – так, эгоистические сопли… Нет, все-таки разозлила ты меня! Говорила же – не надо!

– Извини, я не хотела.

Ольга с шумом отодвинула от себя чашку с кофе, сползла с высокого стула, сунулась к зеркалу:

– Черт, все губы размазались! Где моя сумка, не помнишь?

– На кресле в гостиной.

– Ладно, в машине подкрашусь. Пошла я, не провожай меня. И без того уже везде опоздала.

Из кухонного окна было видно, как она размашисто вышагивает по дорожке, похожая на большую черную птицу. И полы плаща развеваются на ветру, как крылья. Вот обернулась, махнула рукой. Уехала…

И навалилась тишина, странно неуютная, обступила со всех сторон. Ирина поежилась, огляделась, словно убеждая себя – ты дома! Та же самая домашняя обстановка, ничего не изменилось. Как сказала Ольга – собственный квадратик счастья. Уютная кухня в теплых тонах, запах кофе, в гостиной – камин с малахитовой полкой, с милыми сердцу безделушками, огромный стеллаж с книгами, на террасе – кресло-качалка с пледом. Шорохи ветра в окно, скрип лестничных ступеней, когда медленно поднимаешься на второй этаж… Звуки, вещи, привычные ощущения. Любовь к мужу, к детям, к дому – все слилось воедино с годами, в основательную незыблемость.

Она вздохнула, огляделась вокруг. И будто прошлось ветерком-ладонями по лицу, по затылку – вот он, я, твой дом, я остался таким, как прежде, дом-крепость, дом-опора. Ты меня любишь, я тебя люблю… И сосны за окном – наши. И трава, от дождя мокрая. Ну да, трудно смириться, но мы-то, мы-то тебе не врем! Надо как-то начинать жить, подстраиваться к новому знанию, Ольга-то права…

Вздохнула, обхватила себя руками – что ж, попробую. Пусть будет вранье. Хотя бы для Сашки с Машкой, во благо. А может, и впрямь получится?

Вспомнился тут же давний разговор с тетей Сашей: как она учила ее, маленькую, смотреть на себя со стороны. «Представь, Ирочка, будто ты про саму себя кино смотришь. Ну, не про саму себя, а просто – кино. Сидишь в зале, а на экране твоя жизнь разыгрывается, ну или похожая, допустим. Как ты будешь реагировать: хвалить, осуждать, оценивать поступки героини? А иногда и усмехаться и посмеиваться? Например, плюхнулся человек в лужу – смешно же, когда из зала смотришь, правда? У него неприятность, а тебе – смешно. Вот так надо на себя все время со стороны смотреть. Тебе же со стороны все по-другому казаться будет, объективно, смешно и трезво. Вот этот поступок – явно плохой, а вот тот – хороший. А этот – совсем уж дурацкий. Надо научиться смотреть на себя со стороны, Ирочка, и жить станет легче!»