Это лишь игра - Елена Алексеевна Шолохова Страница 27

– Господи, Леночка, ты аж посерела вся! Доченька моя…

А я даже ответить ничего не могу. Потом слышу – она звонит в скорую, а затем испуганно кричит в трубку:

– Приезжайте! Скорее! Внучке плохо… у нее больное сердце… приступ… семнадцать лет…

Её голос звучит издалека, искаженно, будто пробивается сквозь толщу воды. А потом и вовсе стихает вместе с прочими звуками, тенями, запахами. Но в следующий миг бабушкин голос вновь прорезается. И уже не один. Слышу и другие голоса, чужие, мужской и женский.

С трудом поднимаю отяжелевшие веки. По чуть-чуть. Сначала вижу лишь мутный свет, но постепенно картинка проясняется, словно настраивается фокус.

– Леночка! Очнулась! – охает бабушка и склоняется надо мной. Слегка проводит теплой ладонью по лбу, по волосам. – Как же ты меня напугала…

Рядом на табуретке сидит мужчина-врач, смотрит на меня внимательно.

На тумбочке – использованный шприц и пустая ампула. Возле кровати на полу – оранжевый ящик с медикаментами.

– Говорите, такие приступы у нее случались и раньше? – спрашивает он, не отрывая от меня взгляда. – Как часто?

– Ну вот такие – не очень часто. Даже редко. Мы же лечимся… поддерживаем… Просто сегодня Лена пришла сильно расстроенная, а ей нельзя нервничать. Нам так и говорит наш участковый кардиолог. Чтобы стрессов избегали. И простуд тоже…

Мужчина, не старый, но полностью седой, задумчиво кивает.

– Как себя чувствуешь? Стало легче?

Я тоже киваю. Пробую ответить, но губы слиплись.

– Сейчас сделаем тебе ЭКГ.

Женщина, которая до этого сидела в стороне, подносит еще один ящик. Распахивает крышку, достает манжеты, присоски с множеством проводков и сам аппарат. Пока я лежу с этими штуками, врач продолжает расспрашивать бабушку:

– Когда, говорите, была операция на сердце?

– В два года. Но тогда нам только сузили проток. Надо будет потом еще одну операцию сделать. Но уже после восемнадцати. В следующем году. Так сказали врачи. А пока мы наблюдаемся у кардиолога. Раз в год ложимся в больницу. Проходим обследования. Там и прокапывают заодно, и препараты подбирают…

– Ясно.

Он разворачивает листы с кардиограммой, но что в них видит – нам не говорит. Потом снова переключает внимание на меня:

– Давай-ка сейчас тебя ещё послушаем.

Бабушка помогает мне подняться с кровати. Мне и правда легче – во всяком случае, дышу- не задыхаюсь, да и боль в груди стихла. Только слабость по всему телу ужасная, и голова идёт кругом.

Я даже прикрываю глаза, пока он с озабоченным выражением лица прикладывает холодную мембрану к коже. Так головокружение меньше, но ноги в коленях все равно подгибаются.

– Шумы мне не нравятся, – хмуро изрекает он. – Давно были у своего врача? Ещё осенью? Сходите. В самое ближайшее время. Ну а сейчас в больницу ехать – особого смысла нет. Приступ мы купировали. Сделаем еще один укольчик с успокоительным. Пусть отлежится. Если станет хуже – вызывайте снова.

Когда они уходят, бабушка помогает мне переодеться в домашнее. Потом укладывает поудобнее. И лишь затем спрашивает:

– Что случилось-то, Леночка? Кто тебя так обидел?

Я долго молчу. От бабушки у меня тайн нет, но сейчас почему-то правда дается мне с трудом.

– Мы с Соней поссорились, – наконец говорю я.

– Бог ты мой… Так сильно, что ли? Из-за чего? Вы же с ней сроду не ссорились, не разлей вода…

Я прикрываю глаза. И снова вижу как вживую. Вот я подошла после урока к Ямпольскому, спросила, где Соня. Она ведь так и не появилась. И на звонки-сообщения не отвечала.

Ямпольский обвел меня липким взглядом и, ухмыляясь, выдал:

– Поцелуй – скажу.

– Я серьезно.

– Я тоже. Уверяю, тебе понравится. Черный так не умеет.

Я отшатнулась от него. Решила сама пойти ее поискать. А когда выходила из кабинета, услышала, как Горр ему небрежно бросил:

– Идиот.

– А что, мне ей цветы дарить?

Что ему ответил Горр, и ответил ли – без понятия. Не успела услышать. Уже выскочила в коридор, где от гвалта оглохнуть можно было.

Соню я так и не обнаружила, хоть и обошла все этажи. Где уж она пряталась – не знаю, но на последний урок Соня все-таки пришла. Лицо опухшее, глаза красные. Она явно плакала. Но на все мои вопросы Соня только отмалчивалась. И до самого звонка она так и просидела закаменевшая.

Потом мы вместе спустились в гардероб. То есть, она шла впереди, по-прежнему со мной не разговаривая. А я – следом, гадая, как ее растормошить, как привести в чувство. И как хотя бы узнать, что с ней случилось.

А затем в гардероб ввалился Ямпольский. Я как раз куртку надевала. Он ее у меня из рук выхватил, а когда я обернулась в недоумении ­– вдруг мне её падал, ещё и этак галантно. Я, конечно, опешила от его выходки. Понимаю же, что это всё какой-то дурацкий прикол. Ну, какой из него джентльмен?

Надела пуховик, отошла к Соньке. А на нее смотреть уже больно. Ее будто корежит всю внутри. В глазах – черное, необъятное горе. А Ямпольский опять ко мне подлез, встал рядом, приобнял за плечи. Я руку скинула, но он ничуть не смутился. Говорит как ни в чем не бывало. Даже нет, говорит так, будто мы с ним близкие друзья:

– Лен, ты чё, щас домой?

– Ну, конечно.

– А мы с пацанами в спортзал. В пятницу же турнир. Вот тренироваться будем. Не хочешь посмотреть?

– Не хочу, – в полном недоумении сказала я.

– Слушай, может, погуляем вечером? Или в кино сходим?

Я даже ответить ему не успела, как Соня сорвалась с места и пулей вылетела из гардероба. Даже шарф свой забыла и перчатки. Я их подобрала и побежала за ней. Догнала уже на улице, у ворот. Сунула ей в руки вещи. Говорю: «Сонь, ты из-за Ямпольского плакала? Он тебе что-то сделал или сказал?».

Соня прищурилась и вдруг выпалила зло:

– Хватит! Хватит уже твоей фальшивой заботы. Теперь понятно, почему ты отговаривала меня общаться с Антоном. Я думала, мы – подруги!

– Конечно же, мы подруги! – ошарашенно заверила ее я.

– Ну да, – горько хмыкнула она, а у самой губы задрожали, а на глаза навернулись