Вера Колочкова - Дом для Одиссея Страница 27

Закончивший постирушки Лёня молча наблюдал за ними со стороны. Поймав в какой-то момент ее грустно-удивленный, полный настоящего отчаяния взгляд, только и развел руками – так, мол, в жизни бывает. Потом, мотнув головой в сторону кухни, спросил:

– Чаю хочешь?

– Хочу, – поднялась ему навстречу Лиза. – Давай, пои меня чаем, хозяин. А то у меня от всего этого уже в горле пересохло. И покрепче, пожалуйста, сделай. А может, лучше кофе предложишь, а?

– Кофе в этом доме не держат. Им здесь сроду и не пахло. Не потому, что дороже чая, а потому, что сердечникам не положен.

– А… Что ж, понятно.

– Пойдем на кухню.

– Что ж, пойдем.

Лёня молча налил чаю в большую неуклюжую фаянсовую чашку и поставил ее перед Лизой. Потом подумал и достал из шкафа такое же неуклюжее блюдце, торопливо подсунул его под чашку. Гостья сидела тоже молча, смотрела в окно на старый двор, весь утыканный зеленоватыми, такими же неуклюжими тополиными стволами. Потом положила на покрытый голубой веселенькой клеенкой стол красивые ухоженные руки и тихо подняла глаза:

– Лёнь, а почему они такие? Даже про жвачку не знают. Ты что, им не покупал никогда гостинцев, что ли?

– Почему? Покупал. Молоко в основном, фрукты, хлеб, муку, яйца. Да на что моей зарплаты хватало, то и покупал. Половина, конечно, на лекарства уходила. Я ведь человек не очень обеспеченный. Я, как Алина, по сути. Просто был твоим нахлебником. Согласись, не мог же я у тебя денег брать на их нужды? Это было бы уж совсем по-свински. А своего у меня и нет ничего. Все твое: и кров, и хлеб, и одежда. Даже музыку ты заказывала. Так что я такой же бедный, как и Алина. И тоже больной. Только у нее болит сердце, а у меня – самолюбие. Мы одного поля ягоды. И выходит, нужны друг другу.

– А ты давно сюда приходишь?

– Нет. А вообще, как посмотреть. Год – это давно или недавно?

– Ничего себе! Конечно, давно. И что, она так всегда и болела?

– Ну да.

– А что врачи говорят? Поможет операция?

– Вообще-то должна, конечно. Только до нее еще как-то добраться надо, до операции.

– В смысле? Она что, до сих пор не уехала?

– Нет.

– А почему?

– Ее сопровождать некому. Это надо обязательно, понимаешь? Да и сама она боится.

– Что значит – боится? А здесь умереть не боится?

– Лиза, ты просто не совсем понимаешь, может. Она так измучена болезнью, что у нее апатия ко всему появилась, странное какое-то равнодушие. Лежит и в потолок смотрит. Главное, говорит, чтоб он на меня не свалился. Ее надо поднимать и везти, а иначе она с места не сдвинется…

– Ну так вези! – громко, в сердцах проговорила Лиза. – В чем дело-то?

– Да как? – так же сердито-отчаянно ответил Лёня, по-бабьи хлопнув себя по бедрам. – С кем детей-то оставлю? Я даже к маме своей сунулся, но ты же ее знаешь.

О да, маму его Лиза действительно знала распрекрасно. Еще будучи Лизиной клиенткой, эта эгоистичная и глупая женщина намучила ее претензиями достаточно, затеяв долгий процесс по разделу имущества с Лёниным отцом, добрым и симпатичным скрипачом родом из тех самых «голубых кровей», из остатков былого дворянства. Процесс тогда так ничем и не закончился – отец подписал в конце концов нужную бумагу, в которой официально отказался от своей законной доли в пользу бывшей жены, то есть Лизиной клиентки, все тогда и совершилось. Вроде как радоваться надо было, однако Лиза помнит, осталась у нее после всего этого дела жуткая досада. И не досада даже, а легкое омерзение какое-то. И любовь к сыну капризной клиентки осталась. Похоже, что навсегда.

С Борисом и Глебом Лёнина мать не осталась бы ни при каких обстоятельствах, хоть земля под ногами разверзнись да небо над головой тресни. Она и сына-то своего старшего из жизни сумела вычеркнуть, огромный такой жирный крест на нем поставила, потому как не оправдал он материнских надежд и не стал известным пианистом с мировым именем. Она так об этом мечтала, чтоб непременно с мировым, а он не смог… Поэтому, обозвав Лёню жалким неудачником, только и способным жениться на женщине, которая старше на шесть лет, устранила его из своей жизни навсегда. Лиза, конечно же, мысленно возблагодарила ее за это, потому как, тесно общаясь с такой свекровушкой, надо было всячески измудряться добывать из себя лишние силы, волю да терпение. А они при напряженном умственном труде совсем не лишние. Да сам Лёня тоже материнским отказом-презрением не особо уж удручался. И даже, как Лиза догадывалась, где-то радовался. Только младшего братишку ему было искренне жаль. Тот в свои пятнадцать уже подавал большие надежды как очень талантливый скрипач, и мама отдавала ему все силы. Так что само собой выходило, что нянькой Борису и Глебу она никакой быть не может. А это значит, что…

– Ладно, поезжай сам. Вези в Москву свою Алину. А я с детьми посижу.

– Ты?!

– А что такое? Я не справлюсь, по-твоему? Или я их съем? Или что-то ужасное делать заставлю?

– Да нет. Не в этом дело, конечно…

– А в чем?

– Лиза, но это же несовместимо. В голове не укладывается! Ты – и дети. Тем более чужие. Это же, прости меня, конец света! Нонсенс какой-то!

– Да пошел ты знаешь куда? – обидевшись, со слезами в голосе крикнула Лиза. Она и в самом деле чуть не расплакалась, но вовремя взяла себя в руки, проговорив тихо и горестно: – Вот почему, почему ты все время обидеть меня норовишь? И так у тебя это ловко получается, как ножом в спину… Почему ты ко мне так жесток, Лёня? Или считаешь, что от меня любая обида может отскочить и рассыпаться, как от стенки горох? Зря так думаешь.

– Да я вовсе не хотел тебя обидеть, что ты! Я хотел сказать, что… Что… – загорячился в ответ Лёня, пытаясь лихорадочно подобрать простые и необидные для своих объяснений слова. – Хотел сказать, что ты просто… Другая…

– Да ладно! – махнула на него рукой раздраженно Лиза. – Знаю я, что ты хотел сказать! Что я никогда раньше не говорила о детях, да? Что не хотела иметь своего ребенка? Что слишком занята профессией, чтоб думать обо всем этом? Это ты хотел сказать?

– Ну, нет… Хотя, в общем…

– А ты знаешь, почему я их не хотела? Просто потому, что у меня их быть не может, вот почему! Не смогу я родить никого и никогда! По обыкновенным и пресловутым физиологическим причинам не смогу, и все!

– Лиза, я же не знал. Ты никогда не говорила…

– А самое обидное знаешь что? Всего неделю назад мы с Варварой взяли и придумали выход из этого положения. Если б ты не ушел, мы бы смогли с ее помощью родить ребенка.

– Ну, что теперь поделаешь, Лиза, дорогая… Значит, не судьба, наверное!

– Значит, так. Ты прав. Ладно, поговорили на тяжелую тему и хватит. Детей я прямо сейчас с собой заберу. Чего тянуть-то?

Она решительно встала и быстро вышла из кухни в комнату, присела на корточки к сидящим на полу Борису и Глебу, с самозабвением катающим вокруг себя маленькие машинки и отключившимся в этот миг от всего земного и вокруг происходящего. Глеб вдруг взглянул на нее испуганно, моргнул белесыми ресничками и пропищал потерянно: