Наталия Терентьева - Бедный Бобик Страница 27

Кира взяла Алену за руку и повела в большую спальню. Достала из гардероба брюки чуть ниже колен и тонкий свитер.

– Вот твой цвет, запомни. Недозрелый персик, у которого не успели покраснеть бочка…

Она достала из трюмо пачку денег.

– Ой, нет! Мама, нет! – запротестовала Алена.

– А я не тебе даю. Ему… – Кира показала на Аленин живот. – Ты чем его кормить собираешься? Чипсами с хлебом? И работать давно уже хватит. Что тебе это пение далось? На клиросе? Слово-то какое… Противное…

Алена засмеялась:

– Тебе просто противно, что я подрабатываю, а не блистаю в концертах.

Мать вздохнула:

– Еще блеснем!.. В концертах – не в концертах… – Она махнула рукой. – Ой-ёй… Дураку этому столько лет отдала… Какие уж тут концерты. Все плачем и ждем. Ждем и плачем. Теперь ребятишек нянчить сами готовимся, да, донюшка? – Она прижала дочь к себе и погладила по голове. – Себя всю отдадим без остатка, а нам ничего не надо, такие мы благородные, тихие…

– Мам, я просто, наверно, не боец…

– Прямо уж, ладно! «Не боец»… С каких это пор? Давай, знаешь, никуда сегодня не ходи, поспи у меня, а там посмотрим. А он вообще как, развелся? Что говорит-то?

– Ничего не говорит, мам… Сама не знаю…

– А ты спрашивала?

– Так прямо – неудобно спросить… Живет один, как и раньше, а вот отдыхать, кажется, поехал с бывшей женой… или не бывшей…

Кира покачала головой.

Раздался звонок в дверь, еще и еще. Кира пошла открывать дверь. Алена услышала, как с улюлюканьем и хохотом в мастерскую ворвались студенты.

Кира заглянула к Алене:

– Доня моя, ты здесь посидишь? Мои пришли заниматься… Либо иди на кухню… Почитай что-нибудь, покушай, там наверняка что-то найдется… Эй, народ, не орите так! Федосеев, я просила с такой жуткой головой не являться больше, иди в ванную и смой все эти перья!

Алена помнила симпатичного Федосеева, который на творческий конкурс при поступлении принес два огромных чемодана работ. Как ни просили его отобрать три скульптуры или три рисунка, он объяснял, что в чемоданах у него – сага. А сага не может быть без начала и конца, она огромная и бесконечная, но бесконечность у нее внутри. Он расставил свою «сагу» по коридору и скромно стоял рядом сам. Никто не мог сдержать улыбки при виде автора, интеллигентного мальчика, одетого в тесный синий пиджачок и белую рубашку с воротничком, молча охраняющего свою «сагу», которая не поместилась в аудитории, где были выставлены работы абитуриентов. Федосеев, уже успевший отслужить в армии, не прошел по конкурсу и первый семестр учился вольнослушателем.

Его зачислили зимой, после того как он за ночь во дворе института слепил из снега пятнадцать огромных фигур. Кто-то узнал в ледяных фигурах пятнадцать пороков, кто-то – сказочных героев, а бывший преподаватель марксизма-ленинизма, читающий теперь курс истории философии, углядел в снежных колоссах бывших братьев по Советскому Союзу. Вот хохочущая и плачущая Россия… отчаянно дерущиеся горцы… молящиеся давно забывшим о них богам азиаты… сидящие на завалинке украинцы в веночках, наплевавшие целую гору семечек, из которой торчит чья-то жутковатая и очень знакомая физиономия…

Сейчас Алена не смогла сдержать улыбки, глядя на Федосеева. Волосы его были покрашены в разные цвета и начесаны так, что юноша походил ни дикобраза. Он просунул голову в дверной проем и жалобно объяснил:

– Кира Анатольевна, это не смывается…

Кира, стараясь не смеяться, строго ответила:

– Тогда сбрей! Он еще удивляется, что ему в голову лезут одни фаллические символы – то такие, то сякие, – жаловался в прошлый раз! Взрослый человек, ну что ты, в самом деле, как школьник, Федосеев!

– Я говорил про символы плодородия, Кира Анатольна…

– Вот именно! Ничего другого в этом семестре творить не может гений наш. Какой неожиданный виток в нашем развитии!

– А когда я ромашку деревянную сделал, вы сказали, что это детский сад…

– И ты резко решил повзрослеть, да?

– А это тоже был символ! – упрямо закончил Федосеев. – Всё, точка.

– На одних голых символах, дружок, далеко не уедешь.

– А на одетых?

Федосеев достал из-за спины высокий, ростом с пятилетнего ребенка, деревянный цветок в накинутом на растопыренные листочки пиджачке.

Кира с Аленой от неожиданности засмеялись.

– Твори, что с тобой сделаешь!..

– Вам нравится? – спросил Федосеев Алену.

– Мне – да, – искренне ответила девушка.

– Тогда берите! – Федосеев протянул Алене ромашку.

– Тебе ее поставить, что ли, некуда? – спросила Кира.

– Кира Анатольна… – обиделся Федосеев. – Да я от чистого сердца! Я хотел просто… Алена Владимировна такая грустная сегодня…

– Владимировна! – негромко хмыкнула Кира и внимательно посмотрела на Федосеева. – Вот если бы ты нормально выглядел, то проводил бы Алену Владимировну домой и цветок бы отнес. А так еще остановит милиция, с такими волосами.

– Да нет, Кира Анатольна, вы что! Давайте провожу, можно?

– Иди пока в студию, – кивнула ему Кира. – Разберемся, если что – позовем.

Федосеев взглянула на Алену. Та улыбнулась в ответ.

– Хороший мальчик, мам.

– Хороший, – согласилась Кира. – И уже далеко не мальчик. Ты знаешь, что он после армии еще два года на киностудии работал, у очень даровитого киношного художника на побегушках был, опыта набирался… Забот с ним много! Но хороший. И никак из детства не выйдет. Как будто и в армии не был. Светлый, позитивный, неутомимый. Но в голове много ерунды какой-то надуманной. Надеюсь, вырастет в нормального художника и человека когда-нибудь. А там – кто знает…

В прихожей раздался хохот. Кто-то хорошо и громко запел в стиле рэп:

– «Эй, подруга, посмотри на меня, я поросенок, а ты свинья!»

Алена засмеялась:

– Весело у вас. Мам, я пойду, вечером позвоню.

Кира кивнула с сожалением:

– Вот такая я мать – никакая…

Девушка обняла мать:

– Ты – самая лучшая… не переживай, – прошептала она Кире, уткнувшись в ее плечо. – То, что сейчас, – не навсегда… Я тебя люблю, мам…

Кира погладила дочь по голове.

– Доня, пообещай мне одну вещь. Пожалуйста.

Алена кивнула, не поднимая глаз на мать, все так же крепко обняв ее.

– Перед… прохвостом этим… не унижайся. Хорошо? Если бы все дети на земле рождались по воле своих отцов, то род человеческий давно бы уже вымер.

Кира повернула к себе лицо дочери, так, чтобы видеть ее глаза, которые мгновенно наполнились слезами, но Алена улыбнулась и опять кивнула. Мать поцеловала ее в нос и прижала к себе.

– Мам, она лучше меня, да?

– Кто, доня?

– Его жена…

– Ох, Аленка… – Кира крепко-крепко держала Аленку. – Не сейчас об этом спрашивать, когда ты носишь на себе такой вот… знак неравенства. – Кира погладила дочь по едва заметному под свободной туникой животу. – И с ней ты сейчас неравна, и со своим Денисом, и с самой собой, какая была раньше. Ты – вне любого сравнения. Лучше – хуже… Это не те категории. Ты сейчас – особая. Понимаешь? Тебе нужно себя беречь и всем нужно тебя беречь. Только беречь некому…