Салли Боумен - Все возможно Страница 27

— Не «мы», Элен, — я, я и эти продажные журналисты. Вы никогда не сочиняли о себе никаких историй.

— Да, но и не отрицала того, о чем писали вы. Хотя могла бы. — Она встала. — Нет, Берни, не надо ничего выдумывать, они все равно на это не клюнут. Я не хочу больше лгать. Опубликуйте мое заявление, и покончим с этим.

— Но, Элен, это невозможно! Если мы напечатаем ваше заявление, они решат, что мы согласны со всем этим бредом про несчастного отца, умирающего перед домом жестокой дочери. Ведь как ни крути, а он действительно умер у ваших ворот. Кто поверит, что вы узнали его только в морге? — Он замолчал и покосился на разбросанные газеты. — А любовники? Что вы будете говорить про этих дурацких любовников? Господи, и откуда они их только выкопали? Пять лет не было ни малейшего намека на любовную связь, и вот, пожалуйста…

Элен посмотрела на него в упор, и Берни смущенно отвел глаза.

— Я не считаю нужным оправдываться, — медленно проговорила она, — мне все равно, что они обо мне пишут, пусть это остается на их совести.

— Элен, это не выход. Подумайте об «Оскаре»…

— Нет, Берни, — твердо ответила она. — Если кто-то считает возможным верить этим сплетням, тем хуже для них. Я просто перестану иметь дело с такими людьми, вот и все.

Голос у нее дрожал, но не от страха и не от потрясения, как он подумал вначале, а от негодования. Берни грустно посмотрел на нее.

— Боюсь, что вы ошибаетесь, Элен, — проговорил он. — Это далеко не все. Это только самое начало.

Он, разумеется, оказался прав. После короткого затишья, длившегося примерно один день, разразилась настоящая буря. Знакомые звонили и отменяли приглашения, не утруждая себя объяснениями и извинениями; журналисты часами дежурили перед воротами виллы, а стоило ей выйти хотя бы ненадолго, окружали ее и забрасывали глупыми вопросами; писатели, еще недавно присылавшие ей свои сценарии с просьбой прочесть и выразить свое мнение, звонили и требовали вернуть их обратно; начинающие продюсеры и подающие надежды режиссеры, умолявшие ее сняться в их фильмах, отворачивались, встречаясь с ней взглядом в ресторане; модельеры, мечтавшие увидеть на ней свои платья, откладывали примерку со дня на день, забывая назвать окончательный срок. Но хуже всего были письма. Элен, которой невыносимо было видеть эти проявления человеческой подлости, чувствовала, что в конце концов могла бы простить все, но только не письма. Она, конечно, и раньше получала анонимные послания — в Голливуде не было актера, который бы их не получал, — но они не шли ни в какое сравнение с тем, что обрушилось на нее сейчас, и не только по содержанию, но и по объему. Поначалу писем было довольно мало, не больше десяти в день, но потом они посыпались как из рога изобилия. Элен и ее секретари кипами швыряли их в огонь, не распечатывая. К сожалению, их не всегда можно было отличить от деловой корреспонденции и писем поклонников, которые тоже продолжали приходить. Внешне многие из них выглядели вполне прилично — в чистых конвертах, аккуратно надписанные, иногда даже напечатанные на машинке. Для того, чтобы выяснить, что они собой представляли, их нужно было раскрыть и хотя бы бегло просмотреть.

А затем появилось продолжение первой статьи. В нем было все: и трейлерная стоянка, и мать, городская проститутка, и дочь, с ранних лет вступившая на ту же дорожку, и сальные воспоминания бывших одноклассников, и ядовитые отзывы Присциллы-Энн, охотно поделившейся с журналистами своим мнением о ее карьере, и безобразные сплетни о ее отношениях с Билли и Недом Калвертом, хотя Элен была уверена, что сам Калверт с журналистами не разговаривал.

Эта статья, разумеется, тоже не прошла незамеченной. Первой откликнулась «Нэшнл инквайр», за ней последовали газеты Франции, Италии и Англии. Каждая старалась перещеголять других, добавляя все новые и новые подробности. Реакция публики была мгновенной — на Элен хлынул новый поток писем.

В письма вкладывали ее фотографии, разорванные, перечеркнутые, с мерзкими подписями и мерзкими вклейками, вырезанными из порнографических открыток. Текст мог быть написан неровным почерком с ужасными грамматическими ошибками или изысканным слогом с безупречной орфографией. Ей желали сгореть в аду, ее обвиняли в том, что она украла чьего-то мужа, ее угрожали убить, описывали, что сделают с ней и ее домашними, когда доберутся до них. Среди авторов были ревностные христианки, которые называли ее нечестивой Иезавелью и Вавилонской блудницей, и мужчины, верившие, что она имела с ними телепатическую сексуальную связь.

Кроме писем, приходили и посылки. В одних были фекалии, тщательно упакованные в ящик, в других — волосы, срезанные со срамных мест. Была даже посылка, адресованная Кэт, и Элен чудом удалось раскрыть ее до того, как Кэт в нее заглянула; внутри лежало двадцать использованных презервативов, аккуратно завернутых в посылочную бумагу.

Это был единственный раз, когда Элен не выдержала и разрыдалась. Она не могла поверить, что люди способны на такую жестокость.

Берни, которому она рассказала об этом эпизоде, попытался ее утешить:

— Не обращайте внимания, Элен. Они ненавидят не вас, а самих себя. Неужели вы не видите, что это просто психи или жалкие неудачники, привыкшие плевать на кумиров, которых они сами же и создали? Знаете что? Забирайте-ка Кэт и уезжайте куда-нибудь на недельку-другую. Это самое лучшее, что вы можете сейчас сделать.

— Уехать? — Элен покачала головой. — Нет, Берни, я не хочу, чтобы они думали, будто я струсила.

— Поймите, Элен, с толпой бороться бесполезно, — мягко возразил Берни. — Со временем все успокоится само собой. Они найдут себе новую жертву и забудут о вас. — Он пожал плечами. — Любой скандал рано или поздно кончается. Но до того, как он кончится, они успеют испортить вам немало крови.

Берни и на этот раз оказался прав. В конце марта какая-то женщина набросилась на Касси в супермаркете, схватила ее за волосы и принялась обзывать старой сводницей. Через несколько дней Кэт, приглашенная на день рождения, вернулась домой в слезах: дети не захотели с ней играть, потому что их родители считали, что ее мама плохая.

Эти события привели Элен в такую ярость, что она в самом деле готова была уехать из Голливуда. Она чувствовала, что начинает ненавидеть этот город. Негодяи! Им было мало ее унижений, они хотели заставить страдать и ее близких.

А через несколько дней, в первую неделю апреля, она получила еще один удар, на этот раз публично, на церемонии вручения «Оскара». Берни, который понимал, что приза ей уже не видать, умолял ее остаться дома и не привлекать к себе внимания. Но она упрямо твердила, что она должна пойти, что она не собирается ни от кого прятаться, и в конце концов настояла на своем. Ей пришлось напрячь всю силу воли, чтобы перенести косые взгляды одних и притворное сочувствие других. Но самое неприятное было потом. «Эллис» получил восемь наград, в том числе за лучший сценарий и за лучшую режиссуру, но ее игра, как и предсказывал Берни, не была отмечена.