Реймон Кено - Одиль Страница 28

Разумеется, она не поверила. Она не раскрыла рта, а мне слышалось, что она кричит:

– Вы просто ненормальный!

– Да, я ненормальный. А скорее всего лишь ребенок. Я играл в математика. Принимал куличики из песка за алгебраические построения и кубики с картинками за геометрические теоремы. Но мои куличики развалились, и мои кубики смешались, а ни одна картинка так и не сложилась. Что касается моих мыслей о математике, во-первых, ее заслуги на меня не распространяются, а во-вторых, мне кажется, что она испорчена модными темами, не имеющими ничего общего с истинной природой этой науки. Впрочем, все это не важно. Главное вот в чем: я абсолютно не тот, кем считал себя. Это довольно неприятно, как вы понимаете, потому что эта иллюзия давала мне хоть какое-то счастье. Все это объяснил мне Венсан, сам того не желая. Он критиковал других, но я понял, что эту критику вполне можно отнести ко мне. Прежде чем бросить камень в другого, я посмотрел на себя. Я выстроил из обломков своего честолюбия шалаш, а теперь нужно убираться отсюда: ветер снес его. У меня больше нет убежища, да и не было никогда. Правда жестока. Теперь я даю уроки – уроки латинского.

Но Одиль не поверила мне. На площади Звезды я ее оставил, а сам сел в автобус. Встретил ее снова, чтобы пойти на ужин к дяде; мы провели вечер, слушая, как этот славный человек играет на аккордеоне, пальцы его сверкали от колец. В полночь он нас выпроводил. Возвращались мы на такси, говорили мало: время от времени делали какое-нибудь замечание о нашем благодетеле. Когда я оказался один в комнате, я почувствовал себя настолько несчастным, лишенным всякой надежды, что заплакал, как ребенок.

Вот так я женился. Должно быть, этот статус ничуть не изменил мою жизнь, и все же однажды среди бесформенных сновидений, прерываемых автобусной тряской, я внезапно открыл, насколько странно формальный акт совпал с переменой в моей жизни, переменой, которой я подчинился машинально, как и всем прочим: я просто чувствовал себя очень несчастным. Теперь я удивлялся тому блаженному отупению, в котором жил раньше, несколько недель назад. Тогда я гордился своим несчастьем, хватало на мою долю и маленьких радостей. Иллюзии рассеялись, амбиции исчезли. Часы, которые я проводил, забываясь в сладких, приглушенных сумерках прописных сигм и разнообразных коэффициентов, поглотила моя преподавательская деятельность и вынужденные длительные поездки через весь Париж. Мне очень редко случалось оставаться вдвоем с Одиль; если мы и ужинали вместе каждый вечер, то обязательно в компании друзей, новых друзей, иногда даже новых друзей наших новых друзей. Один из них предложил ей «попробовать себя в кино», я посоветовал принять предложение. Иногда я заходил за ней в Биллянкур, но тогда мне встречалась масса людей, которых я не хотел видеть. Я посоветовал ей переехать в другую гостиницу, находившуюся далеко от Биллянкура, у ворот Сен-Мартен. И теперь мы ужинали вместе лишь два или три раза в неделю; но я хорошо знал, что во всем этом не было никакой неотвратимости несчастья. Я не терял подругу: я отдалялся от нее, отдалял ее от себя. Но Одиль, почему она так покорна моей злой воле? Почему не сопротивляется судьбе, тому, что я вольно или невольно искривил ее жизненный путь? И как же можно было не заметить, что это отдаление зависело только от меня? Я создавал между нами пропасть, используя хитрости, шитые белыми нитками. Тут было над чем посмеяться: создавать пропасть, используя хитрости, шитые белыми нитками. Я не считал блестящими свои пробы в метафорическом стиле. Тут было над чем посмеяться, но, в конце концов, к чему этот смех? Зачем строить гримасы? Я ненавидел клоунов, а может быть, и самого себя.

В окне автобуса мелькнул силуэт неторопливо идущего человека, я вскочил, как только узнал его. Спрыгнул на ходу и побежал за ним. Венсан прогуливался; именно с ним я хотел поговорить, и поговорить серьезно. Я подождал, пока кончатся приветственные фразы, и решительно спросил:

– Вам не кажется, что Тексье влюблен в Одиль?

– Почему вы так думаете?

– Я не думаю, я убежден в этом. Венсан, мне нужно вам кое-что объяснить: мы с Одиль только друзья, вы понимаете?

– Понимаю.

Он как будто не удивился. Я продолжал:

– Мы поженились из чисто практических соображений, слишком долго все это рассказывать, но вы понимаете, не так ли? Вот почему я задал вам такой вопрос.

– К чему вы клоните?

– Вам не кажется, что я должен поговорить с Тексье?

– А что бы вы ему сказали?

– Конечно, это было бы немного нелепо. И все-таки!

– И все-таки что?

– Не знаю. Уже не знаю. Вы считаете меня идиотом, да?

– Ничего, если я задам вам несколько вопросов?

– Задавайте.

– Несколько нескромных вопросов, но ведь вы начали этот разговор.

– Задавайте.

– И потом, вы мне очень нравитесь, Трави.

– Спасибо, вы мне тоже.

– Почему вы все время стыдитесь своих чувств?

– Это первый вопрос?

– Да.

Венсан продолжал:

– Вы считаете, что никого не удивляет то, что вы и Одиль живете на расстоянии двух лье друг от друга?

– Я ничего не считаю. Мне наплевать на то, что думают другие, и потом, если бы мы жили в одной гостинице, это ничего бы не значило.

– Вот именно.

– Третий вопрос?

– Почему вы не любите Одиль?

– Вы меня смешите: что значит «почему»? Я не люблю ее, вот и все, тут нечего объяснять.

– Может быть, вы должны сказать «я не любил»?

– Вот уже никогда бы не подумал, что вы так плохо разбираетесь в людях! Какая глупость! Больше года мужчина и женщина остаются друзьями, и вот теперь они должны захотеть спать вместе. Здорово! Дружба перерождается в любовь, прекрасный сюжет для романа, для глупого романа, как и все романы. Меня ужасает такая психология, типичная психология, психология дураков.

Он поклонился.

– И знайте, что я никогда, никогда, никогда не полюблю эту женщину, потому что никогда не захочу подыгрывать дуракам. И если б я ее любил, я бы никак своей любви не показывал именно по этой причине.

– Так и происходит.

– Я ждал этих слов! Вам не трудно было их найти. Венсан, я всегда буду отвергать подобные… афоризмы. Значит, вы считаете, что мой случай – самый банальный?

– Конечно, нет ничего более банального, чем любить женщину.

– Я не это имею в виду.

– А что же тогда вы имеете в виду?

– Не знаю. Но я хочу сказать, что вы заблуждаетесь на мой счет – из-за своей паршивой психологии, из-за своей глупой науки.

– Но речь не о психологии и не о науке, Трави! Речь идет о вас, о том, чтобы вы поняли себя и не вели себя, как ребенок.

– Как здраво вы рассуждаете!

– Трави, почему вы так упорно стремитесь быть несчастным?