Александра Йорк - На перепутье Страница 28

— И где же ты была, мисс Кантара, мой первенец, которая приехать в Нью-Йорк еще вчера?

Ники быстро передал отцу бутылку греческого вина, а Кэлли и Маргарита принялись заставлять стол блюдами с дымящейся едой.

— Давай сегодня праздновать, папа! Свою дневную лекцию ты уже прочитал, а Тара и раньше слышала ее миллион раз.

Костас открыл было рот, чтобы отчитать сына, но не успел — к нему подлетела забывшая свои невзгоды Кэлли с бокалами в руках.

— И нам с Ники тоже налей вина, папа! Мы ведь все празднуем, верно? Кроме того, — она опасливо хихикнула, собираясь позволить себе очередную вольность, — даже я не заслуживаю того, чтобы выслушивать лекцию про «перепутье» дважды за вечер.

Маргарита прекратила разливать суп и подняла глаза на мужа — как он стерпит такое вольнодумие детей.

Ники передал Костасу штопор и спокойно, но твердо сказал:

— Тара уже взрослая, папа.

Костас посмотрел на них всех, потом на Кэлли.

— Ты прав! — Для убедительности он даже притопнул ногой. Затем, качая головой, оглядел своих троих детей, схватил штопор и принялся открывать бутылку. — Ну? — Он сердито взглянул на Кэлли, но улыбка уже стала появляться на его лице. Он протянул ей наполненный до половины бокал. — Кто-то тут говорил о танцах? Так включи музыку и давайте танцевать!

Глава одиннадцатая

Крошечная балерина крутила идеальные пируэты на розовой фарфоровой ножке под музыку Чайковского. Голубая пачка балерины вращалась идеальными кругами, блестящие волосы, затянутые в аккуратный хвостик, перехваченный розовой лентой, отражались в черной лакированной крышке коробки в свете ночника. Внизу маленького музыкального ящика несколько корявыми буквами красным лаком было выведено: Чариз.

Тара лежала в своей детской постели впервые за десять лет, наблюдала за танцующей куклой, с удовольствием ощущая знакомый уют родительского дома. Это место, наполненное смехом и музыкой (и ограничениями), где чувствовались огромная забота и грубоватая нежность. Папа подарил ей эту музыкальную шкатулку на восьмые именины вместе с чеком за ее первые уроки танца. Задолго до этого он стал звать ее «Чариз», что по-гречески означало «Грация» или «Очарование».

Оглядывая скудно меблированную комнату, Тара задумалась: каким образом отец мог позволить себе платить за ее уроки танцев, за уроки музыки для младшей сестры и курсы по искусству для Ники. Он сам настолько не разбирался в искусстве, что чувствовал себя неловко в музее, но считал обязательным дать возможность своим детям познакомиться с той частью западного мира, о которой он сам ничего не знал, но которую молча ценил. Это его дары для них, он говорил, от его родины Греции и избранной им страны — Америки.

Сегодня за ужином Кэлли играла на пианино с удивительной для ее возраста виртуозностью. «Какой же потрясающей женщиной она вырастет», — думала Тара. Но и возмутительницей спокойствия тоже, судя по ссоре, которую Тара подслушала, стоя у дверей. В ней поднялись легкие угрызения совести: она ведь практически не знала своих сестру и брата. После многолетних попыток зачать еще одного ребенка Костас и Маргарита смирились с тем, что большой семьи им не видать. Но тут в течение трех лет Маргарита родила сначала Ники, а потом и Кэлли. Тара была уже подростком, но она с нежностью вспоминала, что Костас всегда чутко отзывался на потребности своего первенца и не обделял ее наставлениями насчет «перепутья».

Глядя на балерину, Тара почувствовала комок в горле. Даже во время праздничного ужина, после поцелуев и обмена новостями, отец все же исхитрился высказать свое неудовольствие по поводу ее первого дня в Нью-Йорке. Таксист-грек и в самом деле пришел ужинать в ресторан Костаса, так что ей ничего не оставалось, как сразу рассказать семье про Леона.

Она огляделась: все-таки многое изменилось. Родители постарели, странно, что она этого не замечала, когда они приезжали в Афины. Ники и Кэлли совсем выросли. Ники уже молодой человек. А она? Она жила теперь в другом мире, незнакомом ее семье, каким для нее стал их мир.

Музыка смолкла, она повернулась и увидела, что балерина все еще стоит на пуантах, только теперь совершенно неподвижно. Детство осталось далеко. Греция тоже казалась очень далекой. А лицо Димитриоса превратилось в воспоминание.

Тара выбралась из кровати и разложила привезенные с собой бумаги на комоде, бездумно уставившись на фотографии, сделанные во время работы под водой. Впервые ее атлет показался ей не богом, а простой археологической находкой. Почему-то все предметы, о которых столько писали два месяца назад, здесь казались безжизненными. То, что отдало море в качестве живого доказательства далекого прошлого, теперь превратилось в исторические объекты.

Ей стало холодно, и она снова забралась в постель. Ее средиземноморская кровь не спешила приспособиться к зимним температурам. Она зарылась поглубже в байковые простыни и порадовалась, что оказалась у порога дома именно в тот момент, когда отец произнес свое любимое словечко. В детстве, вспомнилось ей, она обычно долго лежала в постели, раздумывая над «перепутьями» своей собственной школьной жизни, выбором карьеры, даже стилем прически и моделями одежды. Как учил отец, она постоянно задавала себе вопросы: как будет лучше и почему?

Тара вспомнила, как уютно было в постели Леона, каким теплым было обвившееся вокруг нее тело и легкое дыхание во сне. Вспомнила она и о его тревожном поведении — теперь уже дважды. Она не представляла, что бы это могло значить, и потому беспокоилась. Но рано или поздно они с этим разберутся. Вместе. Любила ли она его? Любил ли он ее? Тара одернула себя: раз она занимается с ним любовью, то ответ на этот вопрос очевиден. Хотя все между ними произошло слишком быстро. С самого начала у нее не было сил сопротивляться ему. А может, ей нравилось это ощущение бессилия? Леон был единственным мужчиной из всех когда-либо встреченных ею, который обладал полной властью над ней.

Комнату пропитывала аура ее отца. Тара быстро спрыгнула с постели, подбежала к своему чемодану, достала оттуда ручку и блокнот и запрыгнула снова под теплое одеяло. Она вспомнила упражнение «Перепутье», которому обучил ее отец, когда ей было всего девять или десять лет. Оно ей тогда очень нравилось, она пользовалась им и позже, когда стала подростком. Но ей никогда не приходило в голову воспользоваться принципами «Перепутья» при выборе мужчины. Мысль была довольно нелепой. Но почему бы не попробовать? «Ладно, — решила Тара, чувствуя, как взыграла в ней авантюрная жилка, — начнем!» Вверху страницы печатными буквами она написала: «ЛЕОН СКИЛЛМЕН». Затем провела вертикальную черту, разделив страницу на две половинки: одна — «ЗА», другая — «ПРОТИВ».