Тайный ребенок олигарха - Николь Келлер Страница 28

Но когда до меня доходит…

– Мой малыш…– я буквально проталкиваю слова через горло, которое отказывается мне подчиняться. Воздуха катастрофически не хватает, и я ловлю его ртом, как выброшенная на берег рыба. – Вы хотите сказать, что он…– прикрываю глаза, собираясь с силами, чтобы произнести это страшное слово, но все равно не могу. даже в мыслях сложно такое представить. – Замер?

Врач открывает рот, чтобы ответить, но я громко охаю, потому что мое сокровище, мой сынок со всей силы пинает меня в бок.

– Вы ошиблись! – по телу растекается восторг и облегчение, я даже вскакиваю на ноги, совершенно не замечая, что по щекам бегут две дорожки слез. – Ошиблись! Он жив! Мой сыночек живой! Он толкнулся! Как вы вообще могли этого не увидеть?! Он только что толкнул меня ножкой! Он не может умереть! Не может, слышите?! Он еще ничего не видел, даже не родился! Как вы можете его у меня отобрать?! Скажите, как?!

Я кричу, захлебываясь слезами и всепоглощающим страхом. Совершенно себя не контролирую от ярости, хотя отдаленным уголком сознания понимаю, что доктор ни в чем не виновата. Но все равно сейчас я, как разъяренная тигрица, готова защищать ребенка от каждого, кто просто посмотрит в мою сторону. Сейчас для моего больного и измученного сознания каждый, кто находится поблизости – враг.

– Эмма, у вас истерика, – врач подходит, поглаживает меня по плечу и слегка надавливает на него, заставляя сесть обратно на кушетку. – Выпейте воды и успокойтесь. Потом мы с вами поговорим, хорошо?

Силы как-то разом покидают меня, а из позвоночника как будто вынули стержень. Я ссутуливаюсь и трясущимися руками принимаю стакан из рук врача. Отпиваю, половину расплескивая на грудь и живот. Прикрываю глаза, стараясь выровнять дыхание. Мне надо выслушать доктора с чистым и ясным сознанием. Это важно для жизни и здоровья моего сына. Я должна быть сильной. Семь месяцев назад я приняла решение в одиночку стать матерью. У моего Арслана фактически никого нет. И я не обладаю такой роскошью, как быть слабой и переложить ответственность на чьи-то плечи.

– Простите, – распахиваю глаза, натыкаясь на озадаченное и обеспокоенное лицо врача. – Я готова вас выслушать. Только при одном условии, – чеканю, добавляя металла в свой голос. – Ни слова о том, что мой ребенок…замер. Он жив, потому что я отчетливо почувствовала его пиночки.

– Эмма, – врач вздыхает, очевидно, ей и самой непросто вести этот разговор, – я не говорила, что ваш плод замер. Я сказала, что заметила у него порок сердца, несовместимый с жизнью.

– Чушь! На втором скрининге ничего не было!

– На втором скрининге было не все ясно. Я не стала вам ничего говорить, чтобы не заставлять лишний раз переживать и волноваться. Но сейчас все подтвердилось. Увы. Мне очень жаль, Эмма.

– Жаль?! Чего вам жаль?! Я не верю! Это какая-то…ересь! Ложь! Зачем вы мне это говорите?!

– Эмма, я понимаю ваше состояние, но вам надо успокоиться. Я лишь констатирую все, как врач. И мне тяжело такое говорить будущей маме, поверьте. Но сейчас вам необходимо принять сложнейшее решение в жизни.

– Какое? – мои губы шелестят, а внутри все сжимается и превращается в лед. Ладони сами накрывают живот, желая защитить малыша. Чтобы он не слышал весь этот ужас. Не хочу, чтобы он волновался. Заберу все тревоги себе, пока я в состоянии это сделать.

– Сейчас ваш малыш жизнеспособен благодаря тому, что связан с вами пуповиной. Как только он появится на свет, и кровь перестанет поступать через пуповину, ваш малыш…погибнет. Его сердце не справится самостоятельно. И вам надо решить: доносить до конца срока или же вызвать сейчас искусственные роды по показаниям.

Мир кружится перед глазами. Кажется, мой смысл жизни, то, благодаря чему я держалась все это время, гаснет и просто растворяется в воздухе.

Погодите, что она только что сказала?..

– Вы хотите сказать, – хриплю подозрительно спокойно. Таким голосом озвучивают мертвецов в фильмах ужасов. Я и есть этот мертвец. Сердце больше не бьется, чувства умерли вместе со словами доктора.– Что мне надо решить: убить ребенка сейчас или дать ему умереть через пару месяцев?

– Эмма…

– Да или нет?! – ору во всю силу легких, швыряя стакан в стену. Доктор вздрагивает, резко бледнея, и отодвигается сильно назад. – Скажите, доктор!

Врач тяжело дышит, пристально смотрит мне в лицо, крепко зажмуривается и выпаливает:

– Да, все так. Простите, но у вас нет выбора. И я бы вам советовала не затягивать с этим вопросом…Потом…Потом будет больнее. Лучше сейчас все оборвать, обследоваться и планировать следующую беременность…

Я не дослушиваю жестокие слова и выскакиваю за дверь, чтобы не придушить бесчувственного врача голыми руками.

Эмма

Выскакиваю из клиники, застегиваясь на ходу. Задыхаюсь: злые слезы душат меня, ярость клокочет в груди, грозя вырваться наружу. Мне надо быть подальше от врачей в данный момент, потому что кто-то точно может попасться под горячую руку, и я свершу акт возмездия.

Бреду по улице, не обращая внимания на оклики прохожих и ледяной пронизывающий ветер. Потому что это полнейшая ерунда по сравнению с тем, что у меня сейчас происходит в душе.

Как? Как та, кто имеет непосредственное отношение к появлению малышей на свет, может с таким равнодушием предложить мне лишить жизни ребенка?! Он же живой! Он пинается, его сердце бьется с моим в унисон, и мой Арслан чувствует все мои эмоции. В конце концов, он все слышит! Неужели найдется на свете мать, которая пожелает добровольно стать убийцей?! Как потом с этим жить?!

Я отчаянно хочу разделить с кем-нибудь свое горе. Просто выговориться. Потому что нести этот крест в одиночку мне больше не по силам. Мне нужен кто-то, кто подставит свое крепкое плечо с другой стороны, чтобы взвалить на себя часть моей ноши.

Больше нет сил.

Только что сильная женщина во мне умерла.

Но весь ужас ситуации в том, что мне банально некому даже выговориться. С бывшими коллегами я не настолько близка, а у Рады тоже в жизни творится тот еще кошмар. И если я взвалю на нее еще и свои проблемы…Это будет слишком жестоко.

Раньше я всем делилась с Робертом. Но он не так давно стал многодетным отцом, и немного отдалился от меня. Но я сама провела жирную черту между нами,