По острию греха - Яна Лари Страница 28

Он ещё что-то добавляет, а слышу только «детская» и кусаю щёку изнутри, чтобы не вызвериться на того, кого так эгоистично предала. Но всё же, если за прижизненный рай положено гореть в аду, я по-прежнему согласна на личный самый жаркий котёл.

— Я понимаю. Всё понимаю. Просто приезжай скорее.

— Примчусь, как только смогу, — соглашается он с ноткой удовлетворения. Ему приятно, а мне… я заслужила всё, что сейчас чувствую. — Спокойной ночи, маленькая.

— И тебе.

Сбросив вызов, не глядя бросаю и сам телефон на сундук. Что есть мочи бью освободившейся ладонью по стене. Кисть немеет, приводя меня в чувство. Мои недомолвки — вот всё, что осталось нам от брака. Больше ни-че-го.

— И когда мне ждать брата, Алекс ответил? — непроизвольно ёжусь от тона, каким сказана эта фраза и только затем оборачиваюсь на голос Дамира. — Признаться, не думал, что так скоро тебя утомлю.

В пепельно-серых глазах не прочесть ни эмоции, они просто буравят меня и это явно не ступор. Судорожно перебрав последние свои ответы, понимаю, что слышал он предостаточно, чтобы на нервах уйти. Или остаться. И я даже не знаю, что хуже.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

О ком ты плачешь?

Дамир

Алекс… когда ты уже приедешь?

Я понимаю. Всё понимаю. Просто приезжай скорее.

Смотрю на неё застывшую, растерянную, а сознание разрывается, пытаясь разделить тесно перемешавшиеся прошлое и настоящее. Ярость и страсть. Выбор Эли и Юнии, прозвучавший по-разному, но оба раза не в мою пользу. Такие разные цветы, а судьба отнимает их у меня одинаково. Это что, наказание такое? Протягивать горстями счастье, и тут же передать его другому. Подразнить и отобрать. Ударить. Поднять с колен. Добить.

— Дамир, я так сказала ради нас!

— Я не услышал слова «нас». Речь шла только о тебе и о нём. — прикрываю глаза, будто учась заново дышать, чувствовать омертвевшую от потрясения грудную клетку. — Постой… никаких «нас» на самом деле и не было, так ведь? Ты изначально не собиралась оставаться.

Осознание накатывает так болезненно, что неожиданно даёт сбросить сковавшее нутро оцепенение. Призму восприятия затягивает красным. Яростью. Ревностью — жалящей, такой безудержно дикой. Ослепляющей. Именно ревность сделала меня тем, кто я есть, а теперь ломает, доламывает… щерится на звонкий взволнованный голос.

— Дамир, да что с тобой?! Он всё ещё мой муж. Я больше не могу так, устала улыбаться вам обоим.

Молчи! Молчи лучше. Перестань будить моих демонов.

— Поэтому в слезах? Всё, для меня улыбок не осталось? — резким движением стискиваю пальцы на её подбородке. Буквально рычу, ненавидя в этот момент за тихие всхлипы. — О ком из нас двоих ты плачешь? Об Алексе, которого не можешь отпустить, или о том, что будешь изредка скучать по мне? Сколько нам выделили времени? Говори!

Я толкаю её назад, вынуждая прижаться спиной к стене. Чуть подаюсь вперёд, цепенея в каком-то трансе, и безуспешно убеждаю себя разжать хватку. Уйти к себе. Успокоиться. Но не выходит. Руки не слушаются, перед глазами тонкая пелена. Такое бывает, когда я на пределе, но сейчас эта грань далеко позади. Злюсь в первую очередь на себя, на свою дурную несдержанность, понимая, что, скорее всего, причиняю ей боль, только тело по-прежнему не слушается.

— Да с чего вообще такие выводы?! — Юния смеётся навзрыд, с надломом глядя мне в глаза. — Мне нужно решить вопрос с Алексом. И всё. Всё! Неужели ты глухой?

— Вот именно. Я всё прекрасно слышу, но ты ни разу не сказала, что любишь. Что бы я ни делал, как бы ни старался. Ни ра-зу. Я расшибиться готов чтобы ты улыбалась, а ты плачешь тайком, названивая ему. Поверь, это я тоже слышу. Чем он тебя так крепко держит? Чем?! — «А ещё я вижу» яростно добавляю про себя, содрогаясь от громадного чувства вины, затмевающей её внутренний свет, к которому меня тянуло и тянет каждую секунду с самого начала. — Вопросы, говоришь? Вопросы в слезах не решают. Если всё решено в нашу пользу, то почему на нервах? Почему украдкой?! Он тебя подавляет, но ты упрямо позволяешь делать это с собой снова. И снова. И снова! Что за больной альтруизм? Почему просто не позволишь себе быть счастливой?

— Я сейчас и с тобой далека от счастья, Дамир.

— Разве?

Ярость взметается с удвоенной силой, приобретая горький вкус желания. Слишком сокрушительного, чтобы сохранять рассудок. Чуть тяну её за волосы, вынуждая подставить лицо моему поцелую, и соль на дрожащих губах подрывает остовы моей воли. Жажда удержать отзывается адской ломкой во всём теле. Впивается в беззащитную нежность приоткрытого рта. Наливает руки собственническим стремлением сжать, присвоить, доказать.

Дыхание полностью сбивается, когда резинка для волос, разорванной дугой, улетает куда-то в сторону. Мои действия и поцелуем-то больше не назвать: то зубы скользят по губам слишком резко, то язык таранит на всю глубину. Не влияй страх лишиться её на меня так губительно, можно было бы ужаснуться. Но я упиваюсь. Смакую вкус кожи, дыхание, запах. Пока она рядом. Пока не сбежала.

— Скажи, что тебе со мной плохо, — железной хваткой фиксирую хрупкое тело, не позволяя увернуться и оттолкнуть хоть как-то. Вмуровываю в твёрдую гладь стены, ни о чём не заботясь. Но это лишь видимость. Ладони бережно ловят реакции тела и удары её сердца, придерживая одна за лопатки, вторая за затылок, пока губы остервенело стирают разводы новых слёз. — Скажи, что моей любви тебе мало. Скажи, что твой смех не был искренним. Скажи это, глядя мне в глаза!

— Перестань! — она упирается лбом мне в ключицу. — Перестань, прошу. Ты меня пугаешь…

— Да чем, чёрт возьми?! — несдержанно разбиваю костяшки о стену. Дышу шумно сквозь зубы, не в силах подобрать слова, чтобы донести свою истину и силу своих чувств.

— Скажешь, нечем? — вскидывает она голову, сверкая глазами. — Ладно маски. Допустим, на такое есть спрос. А рисунки? Не холсты под заказ, а алая акварель в альбоме, что спрятан под кроватью. Лица, волосы, руки, и всё в одном цвете. Почему кровавый? Что с тобой происходит?

— Я уже говорил, что так пытаюсь понять себя, — вздыхаю взвинчено, приваливаясь спиной к стене. Как объяснить, что я могу успокоиться, лишь создавая кошмарные вещи? Чем омерзительнее, тем лучше. Мне нужно периодически убеждаться в своём равнодушии к тому, что выходит за рамки сострадания. Каждый раз, окуная кисть в алую акварель, я боюсь испытать удовольствие. Но