Светлана Белозерская - Сердце метели Страница 29

Жалея изменившуюся в лице женщину, Наташа изобразила полную безмятежность и непонимание.

Утром, за мирным семейным завтраком, пан Новак извинился, что они с супругой не придут проводить Наташу, поскольку вечером улетают в Англию за дочерью:

— Увидимся в Москве, через месяц. Учтите, Эва останется там на вашем попечении. Контролируйте ее, хотя бы время от времени, — улыбнулся отец, но его тревога за дочь не укрылась от Наташи. Она пообещала быть внимательной к Эве, помочь ей привыкнуть к Москве.

По реакции Карела она поняла, что все прошло удачно. Он был в прекрасном настроении, устроил ей потрясающую экскурсию по Праге.

На следующий день утром состоялось подведение итогов фестиваля. Российский спектакль получил три первых приза — за лучшую режиссуру, за лучшее оформление, причем особо были отмечены костюмы, и приз зрительских симпатий за лучшую женскую роль. Стараясь не смотреть на Никиту и Платона Петровича, Наташа поднялась под гром аплодисментов. Но те хоть, возможно, и были немного раздосадованы, виду не подали и поздравляли ее очень сердечно. Целуя Олега, Наташа прошептала:

— На самом деле, этот приз твой.

— Нет, — покачал он головой. — Ты показала высший класс!

— Спасибо! — сказала она Никите. — Ты лучший в мире партнер.

— Да, — скромно кивнул он.

Платон Петрович ущипнул ее за щеку, ласково, но довольно больно. Юровский облобызал с нежностью лучшего друга, наговорил кучу комплиментов. Когда он отошел, Никита заботливо осведомился.

— Не ужалил?

— Нет, кажется.

— Значит, в ухо плюнул, — вздохнул соратник. — Проверь на всякий случай. Слюни ядовитые.

С конференции Наташа убежала, не дожидаясь банкета. Карел хотел повести ее в свой любимый ресторан, а утром они уже уезжали.

Они отправились в ресторан, который оказался действительно чудесным. Потом Карел спросил:

— Угадай, куда мы идем сейчас?

— Ох, не знаю.

— Тогда загляни в этот пакет.

В пакете лежали купальник, шлепанцы, шелковый платок.

— Где ты собрался купаться? — удивилась Наташа. — Вода ведь еще холодная.

— Если ты еще немного подумаешь, обязательно догадаешься, где можно плавать, когда вода в реке холодная! — засмеялся Карел.

Он привез ее в спорткомплекс, и они час резвились в роскошном закрытом бассейне. Посидели в баре, прошлись по вечерней Праге.

Было только восемь часов, когда они легли в постель. И это время, пожалуй, было самым лучшим за всю поездку. Они уже так остро чувствовали друг друга, что им стали доступны тончайшие нюансы страсти. После того как схлынула третья волна, Карел спросил:

— Ты хочешь спать?

— Честно говоря, да. А что?

— Еще нет одиннадцати. Я бы выпил чего-нибудь. Мне так хорошо, что не могу уснуть. Я спущусь ненадолго в бар, ты не обидишься?

— Нет, конечно, милый. Поцелуй меня и иди.

Когда за ним закрылась дверь, Наташа уже спала.

20

Наташа вошла в купе, бросила на пол чемодан и сумку. Не было сил даже плотно закрыть дверь. Присев на нижнюю полку, прикрыла глаза. Вот и все…

Администратор Белла Константиновна на перроне вокзала сочувственно спросила, интимно понизив голос, в обычной своей сюсюкающей манере:

— Наташенька Николаевна, есть одно место в отдельном купе, остальные пассажиры подсядут только на Украине, может, хочешь поехать там? А потом пересядешь на мое место — я с Иваном и с Ингой. Все равно я в Киеве выхожу, поеду к маме в гости.

— Конечно.

Наташе до такой степени не хотелось ни с кем общаться, что и поездка в автобусе до вокзала стала настоящей пыткой. Она понимала, что за спиной шепчутся — с фальшивым сочувствием или откровенно радуясь. Никто не знал, что случилось, — тем больше простора для фантазии. Она почти физически ощущала на перроне, что труппа все еще ждет внезапного появления Карела из толпы, с улыбкой, с охапкой цветов… К ней то и дело обращались лица, на которых читалось недоумение, болезненное любопытство, вот-вот готовый сорваться вопрос, — и Наташе мучительно хотелось забиться в какую-нибудь нору, где никого нет.

Утро было сплошным, полным унижений кошмаром. Болезненно ясно вспоминалось радостное пробуждение, взмывающая теплыми волнами нежность, яркие, как в детстве, цвета, запахи, звуки… И полтора часа настоящей паники, мерзкая беспомощность, когда она поняла, что Карел действительно исчез.

Физическая память о прошедшей ночи была такой острой, будто Наташа все еще лежала в его объятиях, а последние судороги страсти еще продолжали расходиться, как круги по воде — слабея, слабея, но не исчезая до конца.

«Что же случилось, что? Не могла я не почувствовать фальши, малейшего пренебрежения. При такой степени близости точно знаешь, когда человек задумался о чем-то постороннем — о работе, о прохожих, о шуме за стеной, наконец. Но ведь не было ничего, абсолютно ничего, что позволило бы за что-то зацепиться, даже ничтожной причины для такого поступка! Я точно, совершенно точно знаю — он чувствовал то же, что и я, — это чудо, откровение, так бывает один раз в жизни и навсегда. Ведь нам обоим за тридцать — не может он не понимать, какое редкостное сокровище нам досталось… После тридцати у тела свой разум, как говорят англичане. Что же за безумие его поразило? Собирался ехать со мной, послезавтра вечером прийти к моей маме, строил планы на осень — нежно, тактично, постоянно интересуясь моим мнением! Он все делал настолько правильно…»

От этих мыслей Наташе хотелось завыть, раскачиваясь, обхватив себя руками, как воют деревенские бабы над покойником.

«А как я бегала по коридору, как последняя идиотка, как стареющая шлюха!» Очаровательного вчерашнего старичка-портье за стойкой не было. Веснушчатая хорошенькая горничная с толстыми крестьянскими запястьями и щиколотками с удовольствием сообщила, глядя в Наташино опрокинутое лицо:

— Але пан то зоставил про вас. То гле тое ваще? — и вынула из своей тележки с бельем полиэтиленовый пакет.

Даже очень слабое знание чешского языка позволило Наташе уловить оскорбительный подтекст в словах этой пражской гризетки. В пакете болтались мокрый купальник, шлепанцы и белая шелковая косынка. У всего этого в чужих руках был такой жалкий вид, что владелице пляжного комплекта показалось, будто ей с размаху влепили пощечину.

— Это все? Больше он ничего не передавал? — онемевшими губами произнесла она, понимая, что этого-то как раз можно было и не спрашивать.

— Нет. — Улыбка горничной светилась торжеством.

«Чем же я тебе так не понравилась, что ты с таким удовольствием меня топчешь? Как же я собиралась жить среди этого народа?» — вихрем пронеслось у Наташи в голове. И пока она шла с купальником в пакете по гостиничному коридору, в ней росло ощущение того, что жизнь кончена. Не жизнь, конечно, а то, что являлось ее главным содержанием — неиссякаемый, казалось бы, запас оптимизма, сила духа, уверенность в своей красоте и таланте, надежда на счастье, которое вот-вот здесь, за углом, только что протягивало, улыбаясь, руку, обещая то, что не успело состояться за тридцать лет.