Николай Семченко - Яблоко по имени Марина Страница 29

Дядя Володя однажды вмешался в перепалку женщин: «Эй, тетки! Зина тут ни при чем. Вы бы сами за своими мужьями последили. Если им хочется выпить, то разве Зина в том виновата?» — «А кто же? — бойко заголосили женщины. — Не наливала бы, так и не пили бы. А она, бессовестная, только о выручке беспокоится. Никакой сознательности!» — «У хорошей жены муж не запьет», — отрезал дядя Володя. Женщины, оскорбленные, разом замолкали, а однажды одна из них язвительно выкрикнула: «А у хорошего жениха невеста с другим не сбегает!».

Дядя Володя заиграл желваками и скривился, будто лимон откусил, но ничего той женщине не ответил. Спокойно допил свое «Жигулевское», аккуратно загасил бычок в пепельнице из консервной банки и, ни на кого не глядя, вышел из «Бабьих слез». Говорят, больше его ноги там не бывало.

Когда дядя Володя случайно натыкался на меня на улице, то будто и не замечал, будто и не видел никогда. Может, для него перестало существовать все, что связано с Мариной?

— Тоскует он по ней, — объяснила мне Зойка. — Хочет забыть, да не может. Моя мамка его жалеет. Хорошим парням, говорит, редко в жизни везет. Обязательно какая-нибудь вертихвостка жизнь испортит…

— Она не вертихвостка, — вступился я за Марину. — Она не давала обязательство полюбить его.

— Зачем тогда голову ему кружила? — не сдавалась Зойка. — Так нечестно!

— А может, он ей сначала нравился, — неуверенно предположил я. — И она не виновата, что не смогла его полюбить.

— Динамо она, вот что! — возразила Зойка. — Мамка говорит, что есть такие особы, которым нравится играть на чувствах другого человека. Всласть им это.

— Ну, это мать твоя так говорит, а сама-то ты что думаешь? — спросил я. Мне не нравилось, что Зоя считает свою родительницу высшим авторитетом во всем. Подумаешь, послушная дочка!

— Пригожая она — вот что, — вздохнула Зойка. — Красивым женщинам всегда тяжело живется.

— Твоя мать тоже так думает? — съехидничал я.

— Да ну тебя! — рассердилась Зойка.

Каникулы подходили к концу, и мы, пользуясь последней свободой перед школой, на весь день уходили в лес. Он начинался сразу за поселком: высокие лиственницы, густые, как с картинки, кудрявые березы, частый осинник, и плотные, порой выше роста человека, борщевики: их широкие разлапистые листья уже покрылись желтыми пятнами — верная примета: пошли опята. Эти грибы росли не только на пнях, как писали в книжках, — они целыми стайками прятались в траве, забирались под кусты орешника или, не таясь, красовались на валежинах.

Довольно скоро мы набирали полные ведра маленьких опят на пузатых ножках — они считались самыми вкусными. Но домой идти не хотелось. Разводили костер, устраивались около него со своим харчем и разговаривали обо всем на свете. Ольге нравилась картошка, которую пек в золе Миша. А мы с Зойкой делали шашлык из грибов: нанизывали на прутики шляпки подосиновиков и вертели их над огнем, пока грибы не чернели. Ольга всякий раз пугалась: «Ой, так нельзя делать! В них может быть ботулизм!». Но мы никакого ботулизма не боялись, потому что никогда не слышали, чтобы кто-то в нашем поселке отравился грибами. Наверное, тогда меньше было всякой заразы.

Однажды, улучив момент, когда Ольга одна собирала грибы у большой коряжины, я подошел к ней.

— Чур! Это мое место, — предупредила она.

— А я и не претендую, — сказал я. — Поговорить хочу.

— Хотеть не вредно, — улыбнулась Ольга. — А что, разве мы никогда с тобой не говорили?

— Да я не так хочу поговорить…

— А как?

— Сама знаешь…

— Не-а, — она насмешливо покрутила головой. — Я недогадливая, мне все объяснять надо.

— Хочу с тобой дружить, — набравшись смелости, выпалил я. И, кажется, покраснел. Я ощущал, как мочки ушей налились тяжестью и, должно быть, запылали пунцовым огнем.

— А мы, что, разве не дружим? — Ольга смахнула со лба выбившуюся из-под косынки прядь волос и насмешливо посмотрела на меня. — Вон у нас какая славная компания!

— Да я не про то…

— А про что? — она явно издевалась надо мной, но я решил идти до конца и, как ни трудно, признался: — Ты мне нравишься.

— Ах, вот ты про что! — Ольга изобразила удивление. — Ну, мало ли кому я нравлюсь, Паша…

— Ты красивая, — проговорил я.

— Еще скажи, что лучше всех, — засмеялась Ольга.

— Лучше, — подтвердил я, обмирая от догадки, что мои слова Ольгу забавляют, не более.

— Вот что я тебе скажу, — Ольга как-то по-взрослому посмотрела на меня. — Мы с тобой можем быть друзьями, если ты так хочешь. Но не больше.

— Почему? Я что, хуже, — мне хотелось упомянуть имя Мишки, но я пересилил себя, — хуже… других?

— Не хуже и не лучше, — ответила Ольга. — Ты для меня не особенный. Вот в чем вся причина, и ничего тут не поделаешь.

— Но, может, я стану особенным?

— А вот когда станешь, тогда и поговорим, — Ольга оглянулась по сторонам. — Ой, а Зоя с Мишей нас не потеряли? Ау!

Мне стало так плохо, что и представить невозможно. Хотелось провалиться сквозь землю, только бы Ольга не видела, как у меня задрожали губы и кровь отхлынула от лица. Но провалиться я не мог — мог лишь отвернуться, что и сделал.

— Ау! Ау! — кричала Ольга.

Я понял, что ей не хочется оставаться наедине со мной, и потому побрел прочь. Я слышал, как Зойка и Мишка весело аукали в ответ Ольге, и специально шел в противоположную от их голосов сторону.

Корзину с грибами я оставил возле той коряжины, с которой Ольга срывала золотистые ожерелья опят. Вечером мне ее принесла Зойка:

— Грибами-то что разбрасываться? — заметила она. — Мать замаринует, будете всю зиму с картошечкой их есть.

— Спасибо, — ответил я. — Только грибы я не люблю.

Зойка не стала уточнять, с каких пор я перестал любить опята. Она, конечно, догадалась, что я не просто так кинул корзину в лесу. А может быть, Ольга ей что-то успела рассказать. Хорошо бы, чтобы Мишка ничего не узнал. А то ведь задразнит, зараза.

— А где твои родители? — спросила Зойка. — Что-то не слышно их.

— В кино пошли, — оповестил я. — «Тарзана» в который раз смотрят. Очень им нравится.

Зоя посмотрела на корзину с грибами и спросила, не надо ли помочь их перебрать, а то зачервивеют, пока мать из кинотеатра вернется. Но мне хотелось остаться одному, и я отрицательно помотал головой: говорить тоже не особо тянуло. Добрая Зойка сострадательно вздохнула, погладила Дуньку, разлегшуюся у моих ног, но я потянул кошку к себе: нечего тут хозяйничать, мурка не просит каждую девчонку холить-лелеять себя. Зойка, однако, тоже не отпускала мурлыку.

Я молча тянул кошку к себе, Зойка — к себе: вцепилась и не отпускала и смотрела мне прямо в глаза, ни слова не говоря. Иногда мы забавлялись, кто кого пересмотрит — была в наше время такая забава, да и сейчас, кажется, в «гляделки» играют. Зойка обычно моргала первой, и ей приходилось выполнять условия спора.