Галина Шергова - Светка – астральное тело Страница 3

Фигура на койке у окна задвигалась, и я сделал знак комендантше:

– Ладно, ладно, я устроюсь. Еще разбудим.

Но комендантша не обратила на это внимания: она совсем проснулась, и ей хотелось поговорить с незнакомым человеком.

– Одеялки тоненькие, вы с другой коечки еще возьмите. Я свое-то библиотекарше отдала, она непривычная. – Комендантша кивнула лампой в сторону спящей, я увидел, что она действительно укрыта ватным лоскутным одеялом. Во взмахе лампы я даже успел разглядеть, что некоторые лоскуты, из которых сшито было одеяло, – куски чьей-то старой плащ-палатки с сохранившимися на них пятнами камуфляжа.

– Ладно, не беспокойтесь. Я устроюсь, – сказал я.

Она пошла было к двери, но остановилась:

– Вам, может, как приезжему стеснительно, что вместе с женщинами. Некоторые из города указывают. А что делать-то? Помещения нет. Я занавесочку вешаю: тут мужчины, тут женщины, – она показала на веревку, натянутую под потолком. – Только я сняла постирать. Руками очень захватывают, даже спать неприятно. Ну, спите с богом.

И я заснул.

«Порез от бритвы, кровоточащий по краям», – опять подумал я, глядя на дверь и делая усилия выбраться из сна. Дался мне этот порез. Но тут сразу, не постепенно, желто-красные полоски слились в продолговатое пятно – дверь распахнулась, впустив отчетливый гул голосов из сеней.

В дверном проеме возникла, заполнив его почти полностью, обширная бесформенная фигура. Но все-таки с боков ее оставались еще светлые промежутки, и в них одна за другой посыпались фигурки крошечные, детские. Они все сыпались и сыпались, и конца им не было, они заполняли узкие проходы между койками, как вода, прорвавшая плотину.

– О, чудо! Невероятно – даже кровати! – воскликнул низкий грудной голос возле моей кровати.

– Привал, братцы, привал, – подхватил голос мужской, хотя никакие мужчины в комнату не входили.

– А реквизит? Петр Петрович, пусть мужчины таскают реквизит, – крикнул еще кто-то. И все дети загалдели: «Реквизит, да, да. И личные вещи. Все осталось на крыльце».

– Сейчас несут, – откликнулся тоненький детский дискант.

– Посторонись, – в комнату вошла комендантша с лампой, и в жирном ее свете мне явилось зрелище непонятное и фантастическое: странные дети – мальчики в пальто, сшитых по-взрослому, девочки с накрашенными губами. И у всех детей эти смазанные тусклым светом лица-блинчики были неуловимо похожи и неправдоподобны.

Видна стала и фигура, заслонявшая дверной проем: могучая женщина в старой беличьей шубе, вытертой на груди до кожаной основы. Блестящие эти кожаные латы воинственно оберегали монументальность стоящей. Лицо ее, молодое и румяное – единственное, – не утрачивало и в рыжем керосиновом мерцании яркой свежести.

– Располагайтесь, ребятушки, – сказала она, и я понял, что тоненький дискант как раз принадлежал ей, – кроватей мало, так что по двое, по трое. Девочки с девочками, мальчики с мальчиками.

– Я лично – с девочками, – хохотнул мальчуган, по голосу тот, что возвестил: «Привал, братцы, привал».

– Уймись, Серега, – мирно сказала женщина, – устали все.

Комендантша захохотала, лампа в ее руке запрыгала, свет швырял туда-сюда желточные лица-блинчики, они сжимались и расплывались, румяное солнце над беличьей шубой зорилось лубочной улыбкой, и весь кукольный этот маскарад, мелькнув мимо моих глаз, ушел в пляску камуфляжных пятен на лоскутном одеяле у окна: я заснул.

Серый рассвет только тяжело навалился на маленькие окна. Светлее от него почти не стало.

Я вышел в сени, выстудившиеся за ночь, увидел в углу железный рукомойник над ржавым ведром, подергал рукомойник за хоботок. Скудная холодная струйка наполнила ладони. Я приложил воду к лицу, вытер его носовым платком.

Комендантши в сенях не было – на ее койке валялся залоснившийся армейский полушубок. Приоткрыв дверь на крыльцо, я увидел, что возле поленницы комендантша в одном своем коротеньком ситцевом платье колет дрова. Поленья взвизгивали под колуном, как девчата на гулянке – коротко и бойко и со вздохом валились в снег.

– Помочь? – крикнул я комендантше.

– Сами, – она махнула над головой колуном. – Нам гимнастика. А вам куда ехать-то?

– В Вялки, – сказал я.

– Ну вот – всем в Вялки. Матильде Ивановне с лилипутами тоже в Вялки на выступление. С Матильдой Ивановной познакомились?

– Нет. С какой это?

– Да лилипутская начальница, ночью же после вас приехали. Они от области тут с выступлениями разъезжают, а она над ними начальница. – Комендантша повернула голову к дороге, идущей рядом с поленницей, и добавила: – Вот и им в Вялки. Ну, дал Филимонов лошадь?

Из-за поленницы вышла девушка в синем пальтишке с пушистым воротником, в довоенных фетровых ботах. Она постучала ногой о ногу, сбивая с бот прилипший снег. Значит, она и была библиотекарша из Вялок.

– Не дает, – сказала она, – придется идти пешком.

Комендантша положила топор в снег:

– Ничего, молодые. Да и без вещей. А вот им тоже в Вялки, а у них поклажи цельный воз. И у лилипутов поклажа. Да и не дойти им – шажочки у них маленькие. А вы молодые, дойдете. Не мороз. Март – не январь.

– Да, март. Это мой месяц, – сказала девушка.

– Рождение? – уточнила комендантша.

– Нет. Просто мой месяц.

– Ничего, транспорт добудем, – сказал я. – Если нам необходимо в Вялки, должен появиться транспорт до Вялок.

Тут же на дороге загрохотала полуторка, и, подрулив к Дому колхозника, шофер высунулся из кабины:

– Есть кто до Вялок?

Она сошла у зеленого домика с белыми резными наличниками, над крыльцом которого тоже резными деревянными буквами было выложено: «Библиотека».

Она спросила:

– Может быть, вы оставите пока аппаратуру у нас в библиотеке?

– Пожалуй, – сказал я и стал через борт грузовика спускать камеру, «яуф», кофр со светом.

Лилипуты темпераментно махали нам маленькими ручками. Это было уже, хоть и краткое, но расставание: мы проспали ночь под общим кровом, мы десять верст весело тряслись в одном кузове.

Из кабины лучилось лубочное солнце, лик Матильды Ивановны:

– Ждем на представление!

Я внес аппаратуру в «зал» библиотеки – небольшую комнату с самодельными полками и старомодной книжной этажеркой. На стенах висели приколотые кнопками портреты знаменитых писателей, вырезанные из журнала «Огонек». Только портрет Пушкина был оправлен деревянной резной рамочкой.

Я сказал с веселым хвастовством:

– Ну, что я говорил? Стоило мне пожелать – и транспорт тут как тут. Держитесь меня, я везучий.

– Наверное, потому что вы знаменитый. А может быть, вы знаменитый, потому что везучий. Я не знаю, как бывает у знаменитостей.